НА СТРАНИЦУ «СОЦИАЛЬНАЯ ПУБЛИЦИСТИКА»
Академик
С.В. Заграевский
СМЕРТНАЯ КАЗНЬ ИЛИ ПОЖИЗНЕННОЕ ЛИШЕНИЕ СВОБОДЫ?
Москва,
С.В. Заграевский (с) 2008
«Каждый имеет право на жизнь. Смертная казнь впредь до ее отмены может устанавливаться федеральным законом в качестве исключительной меры наказания за особо тяжкие преступления против жизни...»
(из статьи 20 Конституции Российской Федерации)
Вступление
Прежде всего договоримся об исходных позициях. Мы не собираемся оспаривать шкалу наказаний, предлагаемых действующим Уголовным кодексом Российской Федерации. На сегодняшний день смертная казнь предусмотрена частью второй 105-й статьи, и список возможных преступлений, которые могут караться смертью, в этой статье приведен весьма полно. Это умышленное убийство:
– двух или более лиц;
– лица или его близких в связи с осуществлением данным лицом служебной деятельности или выполнением общественного долга;
– лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии;
– сопряженное с похищением человека либо захватом заложника;
– женщины, заведомо для виновного находящейся в состоянии беременности;
– совершенное с особой жестокостью;
– совершенное общеопасным способом;
– совершенное группой лиц, группой лиц по предварительному сговору или организованной группой;
– из корыстных побуждений или по найму;
– равно сопряженное с разбоем, вымогательством или бандитизмом;
– из хулиганских побуждений;
– с целью скрыть другое преступление или облегчить его совершение;
– сопряженное с изнасилованием или насильственными действиями сексуального характера;
– по мотиву национальной, расовой, религиозной ненависти или вражды либо кровной мести;
– в целях использования органов или тканей потерпевшего.
Есть в Уголовном кодексе и другие статьи, за которые может быть назначена смертная казнь (277 – «Посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля», 295 – «Посягательство на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование», 357 – «Геноцид» и др.), но, в конечном счете, все эти «частные» преступления охватываются всеобъемлющей 105-й статьей. Здесь и маньяки, и террористы, и распоясавшиеся убийцы-националисты всех толков, и бандиты, и киллеры… Даже не в меру ревнивый муж, зарубивший топором неверную жену вместе с ее любовником (т.е. совершивший убийство двух лиц), теоретически может быть согласно этой статье расстрелян.
Мы не будем углубляться в вопрос, более или менее мягкого наказания заслуживает ревнивый муж по сравнению с киллером или террористом. Часть 2 статьи 105 дает большую «вилку» – от восьми до двадцати лет, или пожизненное заключение, или смертная казнь. А если пресловутый муж был почти что в состоянии аффекта, а если киллер раскаялся и пошел на сотрудничество со следствием… Количество вариантов здесь безгранично, поэтому определение окончательной меры наказания, естественно, остается в компетенции конкретного суда. Могут «дать» и ниже низшего предела, предусмотренного соответствующей статьей, – Уголовный кодекс «при наличии исключительных обстоятельств» (статья 64) это допускает.
Вопрос, который мы собираемся здесь обсуждать, заключается в другом: за самые тяжкие из всех возможных вообразимых или невообразимых преступлений, предусмотренных всеми существующими или разрабатываемыми статьями Уголовного кодекса, – смертная казнь или пожизненное лишение свободы? В Конституции Российской Федерации (статья 20) сказано, что смертная казнь может устанавливаться в качестве исключительной меры наказания «впредь до ее отмены», – не настало ли время ее полностью и окончательно отменить? Или наоборот: не следует ли снять мораторий на смертную казнь, существующий сейчас в России?
Не будет преувеличением сказать, что этот вопрос никого не может оставить равнодушным. Каждый человек, узнавая про те или иные страшные преступления, как правило, хотя бы на мгновение задумывается о смертной казни для тех, кто эти преступления совершил. И задумывается весьма эмоционально: «И как таких земля держит?» «И этот подонок еще жив?» «И этот изверг рода человеческого сидит в тюрьме вместо того, чтобы лежать в могиле?» «Отдали бы этого выродка мне, я бы его…» Дальнейшие варианты того, что произошло бы с преступником в случае, если бы его «отдали», как правило, зависят лишь от богатства воображения и лексикона.
Но характерно, что подобные эмоции возникают не только относительно террористов, маньяков, убийц-насильников и прочих подобных. Например, скажем честно, положа руку на сердце: кто из нас не подумал что-то вроде «отдали бы его мне, я бы его…» относительно швейцарского авиадиспетчера, ошибка которого погубила над Боденским озером десятки людей, преимущественно женщин и детей? И кто из нас хотя бы мысленно, хотя бы на секунду не оправдал самосуд над этим диспетчером, совершенный Виталием Калоевым, потерявшим в авиакатастрофе всю семью? А ведь даже по Уголовному кодексу Российской Федерации (статья 263) диспетчеру грозило бы в наихудшем случае семь лет (да и освободился бы «условно-досрочно» гораздо раньше). А швейцарские законы еще мягче…
В том-то и дело, что эмоции – это лишь эмоции. Бывает, что они заходят и еще дальше: даже во вполне безобидных ссорах иногда звучат слова вроде «да чтоб ты сдох», но все же это обычно воспринимается лишь как оскорбление, но не как реальное пожелание смерти.
Поэтому все же постараемся рассуждать трезво, а не идти на поводу у эмоций. Итак, за самые тяжкие из особо тяжких преступлений – смертная казнь или пожизненное заключение?
Религиозных аспектов этой проблемы мы касаться здесь не будем, так как относительно смертной казни возможны самые различные толкования любого вероучения, и диапазон вариантов здесь окажется просто необъятным – от толстовского «непротивления злу насилием» до приказа «Убивайте всех подряд, Бог на небе узнает своих» (последнее часто звучало в средние века в качестве ответа на вопрос, как при взятии того или иного города отличить мусульман, иудеев либо протестантов от «добрых католиков»).
Просто рассмотрим все возможные аргументы «за» и «против» на уровне элементарной человеческой логики.
I
Согласно части второй статьи 43 Уголовного кодекса, «наказание применяется в целях восстановления социальной справедливости, а также в целях исправления осужденного и предупреждения совершения новых преступлений».
Сторонники смертной казни обычно приводят это «восстановление социальной справедливости» как аргумент в пользу своей позиции. Рассуждения здесь примерно таковы: «Этот монстр замучил и убил столько-то человек, в том числе столько-то детей и столько-то женщин, а ему всего-то пожизненное заключение?»
Будем называть вещи своими именами: в данном контексте пресловутое «восстановление социальной справедливости» является ни чем иным, как желанием отомстить.
Мы не будем касаться моральных аспектов мести: они, как правило, тесно связаны с религиозными представлениями, а мы договорились, что о религии речь вести не будем. Примем желание отомстить как некую данность, свойственную многим людям (возможно, даже большинству – хотя бы в их воображении).
Но что значит «отомстить» в нашем случае? К примеру, преступник убил столько-то человек, причем причинял своим невинным жертвам невообразимые страдания… А если ему за это «мало пожизненного заключения», так что же – расстрел? А расстрела для «восстановления социальной справедливости» (т.е. для удовлетворения жажды мести) разве достаточно? Он замучил и убил столько людей, а ему за это всего лишь пуля в затылок?
Следовательно, смертная казнь в ее существующем виде все равно ни в коем случае не удовлетворит тех, кто выступает за подобное «восстановление социальной справедливости» в отношении «особо тяжких». Тогда уж надо предлагать не просто расстрел, а возвращение к средневековой практике – четвертовать, сажать на кол, заживо варить в кипятке… Но, слава Богу, пока что такие предложения не звучат – во всяком случае, сколь-нибудь серьезно.
Более того – стоит только пойти по этой дорожке, и она может завести очень далеко. Желание «восстановить социальную справедливость» имеет логическое следствие: предположим, некий крупный коммерсант недоплатил государству налогов на столько-то миллионов или миллиардов денежных единиц. На эти миллионы-миллиарды можно было бы построить и оборудовать несколько детских больниц. А из-за того, что этих больниц не хватает, ежегодно умирает множество детей, количество которых оказывается куда больше количества жертв всех маньяков, вместе взятых.
Так что же – и этого коммерсанта расстрелять в целях «восстановления социальной справедливости»? А коррумпированных высокопоставленных чиновников, ущерб от «деятельности» которых столь же велик, – вместе с ним? А если маньяков во имя той же «справедливости» следует казнить мучительно, то неплательщиков налогов в особо крупных размерах – еще более мучительно? Тех сажать на кол, а этих варить в кипятке? Или наоборот?
Средние века, когда была популярна подобная «логика устрашения», к счастью, ушли в прошлое. В обществе с тех пор усилились другие факторы, удерживающие граждан от преступлений (образованность, культурный уровень, социальная ответственность и пр.), и запугивать людей варварскими мучительными казнями уже нет необходимости.
А если смертная казнь в виде современного «гуманного» расстрела не «восстановит социальную справедливость» в отношении ни одного из особо тяжких преступлений и не удовлетворит жажду мести ни одного из ее сторонников (а тем более отцов и матерей, чьи дети погибли от рук маньяков, террористов и прочих преступников), то этот аргумент – необходимость ввести смертную казнь как инструмент «восстановления социальной справедливости» – является несостоятельным.
II
И все же, если даже отвлечься от вопросов мести, главный аргумент сторонников смертной казни – то, что страх смерти может привести к уменьшению количества тяжких преступлений. Этот же аргумент обычно приводится и в пользу любого ужесточения наказаний: преступники должны испугаться и перестать воровать, грабить, убивать…
Может быть, преступники и испугаются. Но перестанут ли они совершать преступления? Опять же вспомним средние века: на всех площадях стояли эшафоты и виселицы, горели костры, массовые казни проводились чуть ли не еженедельно, но разве преступлений было меньше, чем в наше время?
Людей как приводило, так и приводит к преступлениям множество факторов (прежде всего, конечно, социальная неустроенность общества), а останавливает потенциальных преступников не только и не столько страх перед наказанием, сколько неотвратимость этого наказания.
Приведем простой пример. Предположим, в стране несколько тысяч воров-карманников. Что эффективнее – поймать и посадить в тюрьму на несколько лет их всех (а потом вновь неотвратимо сажать, если не перестанут воровать), или поймать десяток-другой и показательно повесить на Красной площади в надежде на то, что остальные испугаются?
Первый путь сложнее, второй проще. Но второй путь себя негативно зарекомендовал еще в средневековье. Видимо, так уж устроена человеческая психика: если поймали и казнили не тебя, то страха хватает ненадолго, а дальше опять начинается: «Сейчас меня не поймали, так и в следующий раз поймают не меня, так что я еще поворую…»
Мне могут возразить: а не лучше ли одновременно пойти обоими путями, т.е. и поймать, и показательно казнить всех-всех-всех воров? Так сказать, полностью искоренить всю «воровскую породу»?
Да, наверное, в теории это возможно. Причем тогда и казнить можно не показательно – искореняем-то всех, так уж и все равно…
Но тогда возникает следующий вопрос: многие водители и пешеходы нарушают правила дорожного движения, т.е. рискуют и своей жизнью, и жизнью окружающих. Несомненно, с этим надо бороться. Так не расстреливать ли (или хотя бы сажать лет на десять) и за любые нарушения правил дорожного движения? Вот тогда на дорогах, глядишь, и порядок наступит…
А если еще и расстреливать за незаконные перепланировки квартир и нарушения правил обращения с газовыми плитами, то и дома будут гораздо реже рушиться… А если казнить и недобросовестных строителей, то дома будут рушиться еще реже, а то и вовсе перестанут…
Собственно говоря, в этом и состоит суть террора как возможного инструмента наведения некого «порядка». Но проблема в том, что, даже если не касаться никаких моральных аспектов, все равно террор – инструмент неэффективный и недолговечный.
Поясню. Обычно декларируемая цель террора – избавление общества от преступников, т.е. повышение безопасности граждан. Вот, дескать, истребим всех маньяков, террористов, жуликов, коррупционеров, шпионов, бракоделов, тунеядцев, бомжей, наркоманов, алкоголиков и прочих подобных, и тогда честному гражданину, добросовестно выполняющему свои служебные и внеслужебные обязанности, заживется хорошо.
Эта декларация звучит весьма эффектно, но возникает такая проблема: провести однозначную грань между честным и нечестным гражданином, а тем более между добросовестным и недобросовестным отношением к своим обязанностям, практически невозможно. И приводит это не только к тому, что в лагеря или под пули отправляются миллионы невинных людей, и число жертв террора оказывается выше числа жертв всех преступников, вместе взятых. У террора есть и другие негативные последствия.
Граждане, действительно, начинают бояться. Этот страх парализует людей, они начинают смотреть на власть, как кролики на удава, и возникает «заколдованный круг»: при усилении террора граждане начинают все меньше и меньше чувствовать себя в безопасности, ради которой, собственно, и затевался террор. Соответственно, у людей угасают воля, способности, таланты, исчезает предпринимательская инициатива, бизнес загнивает, производительность труда снижается, семьи не создаются, рождаемость падает, национальный доход страны уменьшается …
Тогда правительству остается только «военизировать» свой народ (примеры – сталинский предвоенный Советский Союз или современная Северная Корея). А на войне как на войне: там смертная казнь, как и любые другие методы устрашения, обусловлены «выбором», даваемым каждому солдату, – между возможной смертью впереди или неминуемой смертью позади (впереди – противник, позади – заградотряды с пулеметами). Но никакая война не может длиться вечно: она окончательно разрушает и экономику, и культуру. И тогда вместе с войной правительству (если оно уцелело) приходится прекращать и террор.
Но при любом, самом жестоком терроре, в любую, самую кровопролитную войну профессиональные преступники, которые далеко не так пугливы и беззащитны, как честные и добропорядочные граждане, находят возможность не попасть ни в руки правоохранительных органов, ни под «расстрельные» статьи, ни под огромные сроки. Характерно, что Сталин в 1937 году, несмотря на миллионы невинных жертв, так и не смог победить «настоящую» преступность: многочисленные банды вроде известной «Черной кошки» лишь немного притихли, но при первой же возможности (во время войны) опять подняли головы.
Вспомним и книгу «Принц и нищий» Марка Твена. В ней описано, как изгнанный из дворца принц в XVI веке чуть было не попал на виселицу, так как якобы украденный им поросенок стоил больше тринадцати с половиной пенсов. А при этом в Лондоне тысячи обитателей трущобных кварталов жили исключительно воровством и не боялись, что в один прекрасный день повесят и их, хотя они наворовали на куда более значительные суммы...
Завершая рассмотрение применимости (точнее, неприменимости) террора в качестве инструмента борьбы с преступностью, обратим внимание вот на что. Предположим, что произошло невероятное: всех-всех-всех преступников переловили и перевешали, а все-все-все остальные граждане на это посмотрели и убоялись совершать преступления. Террор, если он не преследует каких-либо иных целей, кроме борьбы с преступностью, на этом придется прекратить: казнить больше некого и не за что. Но пройдет лет пятнадцать–двадцать, вырастет новое, незапуганное поколение, и если у него будут свои социальные причины преступности, то, значит, появятся и преступники… И что – опять понадобится террор?
Так что же лучше для любого правительства – пытаться терроризировать свой народ каждые 15–20 лет (что безуспешно и нереально) или все-таки обратить внимание на необходимость искоренения социальных причин преступности (что реально)?
В наше время ответ на этот вопрос очевиден. Поэтому и аргумент в пользу смертной казни как инструмента устрашения действующих и потенциальных преступников приходится признать несостоятельным.
III
На «бытовом» уровне в пользу смертной казни довольно часто звучит даже такой аргумент: пользы «особо тяжкий» преступник обществу не приносит, от него один вред, так не лучше ли от него просто избавиться – казнить?
Но в современном обществе, в той или иной степени успешно решающем социальные вопросы, такой аргумент выглядит пришедшим из первобытно-общинного строя, когда, действительно, ненужные обществу индивиды уничтожались или в лучшем случае изгонялись.
Посмотрим: ведь никакой прямой пользы обществу не приносят ни старики, ни дети, ни безработные, ни инвалиды, ни тяжелобольные, ни мелкие воришки… Так что – согласно этой «логике», надо и их уничтожать вместе с «особо тяжкими»?
Но, – скажут нам, – старики приносили пользу в прошлом, дети принесут в будущем, больные могут выздороветь, инвалиды не виноваты в своей нетрудоспособности, а преступники виноваты в своих преступлениях…
Но и инвалидами, бывает, люди становятся исключительно по собственной вине. А преступниками, наоборот, людей очень часто делают неблагоприятные социальные условия. Значит, если расстреливать преступников как ненужных обществу индивидов, то это может стать первым шагом к уничтожению всех остальных «ненужных». Во всяком случае, в «Третьем рейхе» психически больных жгли в печах вместе с евреями и цыганами. И это было не в средние века, а всего лет семьдесят назад…
Получится уже даже не террор, а геноцид. И последствия геноцида обычно еще более трагичны для государства и общества, чем последствия террора.
Но сторонники смертной казни могут привести еще один «бытовой» аргумент, звучащий более предметно: изверг рода человеческого совершил страшное преступление, а мы вместо того, чтобы сразу пристрелить его как бешеную собаку, должны всю оставшуюся жизнь его кормить.
Но и этот аргумент легко опровергается доведением его до абсурда: почему государство и общество должны кормить (а также охранять, одевать в тюремную робу, обеспечивать постельным бельем и т.п.) и преступников, совершивших не столь тяжкие преступления? Ну, пусть не пожизненно, так год, два, пять, десять, – столько, сколько длится их срок заключения? Тогда уж, если так не хочется «кормить» преступников, то расстреливать надо всех, просто ввести в Уголовный кодекс смертную казнь вместо тюремного заключения – и все дела.
А подследственные? Согласно той же «логике», почему мы должны их «кормить»? Вдруг их потом осудят – получится, мы «кормили» преступников? А если не осудят, так государству потом еще и нести расходы по их реабилитации, компенсировать им моральный и материальный ущерб… Не лучше ли тогда при задержании не везти в КПЗ, а сразу ставить к ближайшей стенке?
Это, конечно, шутки (хотя во времена «красного террора» и гражданской войны такие «шутки» вполне соответствовали реалиям, и было это, опять же, не в средние века, а меньше ста лет назад). А если серьезно, то государство «кормит» очень многих (чиновников, военных, сотрудников правоохранительных органов, учителей, врачей, сотрудников музеев и мн.др.), и расходы на содержание тех, кто отбывает пожизненное заключение, по сравнению со всем этим ничтожно малы.
И все же, какими бы эти расходы ни были, но они есть. Нельзя ли их избежать, введя за особо тяжкие преступления смертную казнь?
Для того, чтобы понять, что расходы на содержание осужденных на пожизненное заключение абсолютно оправданы, приведем дополнительные аргументы против смертной казни.
IV
Прежде всего еще раз вспомним вторую часть статьи 43 Уголовного кодекса: «Наказание применяется в целях восстановления социальной справедливости, а также в целях исправления осужденного и предупреждения совершения новых преступлений».
Мы видим, что, кроме восстановления социальной справедливости, о котором мы уже говорили в п. 2, здесь обозначены еще две цели наказания – исправление и предотвращение.
И если и смертная казнь, и пожизненное заключение вполне адекватно предотвращают новые преступления, то исправить кого-либо расстрел может только в соответствии с известной пословицей относительно горбатого и могилы. Но в наше время и горбатого можно исправить не только могилой, но и при помощи достижений современной медицины. В отношении преступников также существуют современные методики психологического воздействия, и оставить человеку шанс на исправление – долг государства и общества.
А ожидание казни в камере смертников – не исправление, а страх смерти. Иногда и он открывает людям глаза (вспомним Стенли Вильямса, бывшего главаря банды, который был приговорен к смерти в Калифорнии, 25 лет провел в камере смертников, раскаялся в своих преступлениях, написал множество книг о борьбе с насилием и стал одним из возможных кандидатов на Нобелевскую премию мира). Но какой смысл в таком раскаянии и исправлении, если человека все равно рано или поздно казнят, как казнили Вильямса после того, как губернатор Арнольд Шварценеггер отказался его помиловать?
А в случае отбывания пожизненного заключения по-настоящему исправившегося человека можно выпустить через 25 лет, как это и предусмотрено 79-й статьей Уголовного кодекса. А можно и не выпускать, если суд признает исправление недостаточным. Главное – человек должен чувствовать, что у него есть шанс начать новую жизнь. А сможет он или не сможет использовать этот шанс – зависит прежде всего от него. Он может и повеситься в камере – в конечном счете, это его право, но эту казнь для себя должен выбрать он сам, а не государство.
Не будем забывать и про вероятность судебных ошибок. Как известно, пока маньяка Андрея Чикатило не поймали, за его преступления расстреляли невиновного – Александра Кравченко.
Значит, даже самый, казалось бы, страшный и закоренелый преступник должен иметь шанс не только на исправление, но и на оправдание «по вновь открывшимся обстоятельствам», пусть даже этот шанс оценивается лишь в одну тысячную долю процента. Впрочем, я не сомневаюсь, что на самом деле вероятность судебных ошибок в среднем по России несравненно выше, тем более в «громких» делах, по которым от правоохранительных органов обычно требуется скорейшее раскрытие любой ценой.
Важны и примеры, которые государство обязано постоянно подавать своим гражданам. В любой нормальной демократической стране большинство народа обычно ориентируется на настроения и действия правительства точно так же, как правительство ориентируется на настроения и действия этого большинства. Отрицать психологическую связь отдельной личности и общественных институций вряд ли правомерно.
И если государство подает примеры умышленных и тщательно спланированных убийств, то чего ждать от граждан?
А в данном случае умышленным и тщательно спланированным убийством является смертная казнь, и этот факт нельзя прикрыть никакой казуистикой вроде того, что преступник – не человек (а палач, выполняющий свой государственный и общественный долг, – не убийца). У преступника есть фамилия, имя, отчество, паспорт, руки, ноги, голова, речь, мысли, – значит, он человек. И, независимо от целей и мотивов, смертная казнь – это когда один человек убивает другого человека. И оттого, что это убийство узаконено, спланировано и организовано государством, оно не перестает быть убийством. Даже если приводить в исполнение приговор будет не человек, а робот, все равно в процесс этого убийства вовлекаются многие люди – от судей до роботехников.
В итоге институт смертной казни имеет крайне негативную нравственную окраску и будит в гражданах первобытные, звериные инстинкты.
Поэтому расходы государства на содержание пожизненно осужденных фактически являются расходами на нравственное становление общества. Такими же расходами, как культура, образование, гуманитарные научные дисциплины…
И, в конечном счете, эти абсолютно необременительные для государства расходы позволяют улучшить психологический климат в обществе и предотвратить использование методов примитивной кровавой мести при решении ряда гражданских проблем. А самое главное – полная и безоговорочная отмена смертной казни должна показать, что правительство действительно борется с преступностью путем искоренения ее социальных причин, а не предпринимает бесплодных попыток запугать преступников ужесточением наказаний.
Заключение
В 1977 году академик Андрей Сахаров написал письмо в оргкомитет Международного симпозиума по проблемам смертной казни (материалы симпозиума были опубликованы издательством «Хроника-пресс», Нью-Йорк, 1977). Мы процитируем значительную часть этого документа.
«Я полностью поддерживаю основные аргументы, выдвигаемые противниками смертной казни.
Я считаю смертную казнь жестоким и безнравственным институтом, подрывающим нравственные и правовые устои общества. Государство в лице своих чиновников, как все люди, склонные к поверхностным выводам, как все люди, подверженные влияниям, связям, предрассудкам и эгоцентрической мотивации поведения, – присваивает себе право на самое страшное и абсолютно необратимое действо: лишение жизни. Такое государство не может рассчитывать на улучшение нравственной атмосферы в стране. Я отрицаю сколько-нибудь существенное устрашающее действие смертной казни на потенциальных преступников. Я уверен в обратном – жестокость порождает жестокость.
Я отрицаю практическую необходимость и эффективность смертной казни как средства защиты общества. Необходимая в некоторых случаях временная изоляция преступников должна осуществляться более гуманными, более гибкими мерами, допускающими корректировку в случае судебной ошибки или изменений в обществе или в личности преступника.
Я убежден, что общество в целом и каждый его член в отдельности, а не только те, кто предстает перед судом, несут ответственность за происходящие преступления. У задачи уменьшения и ликвидации преступности нет простых решений, и во всяком случае не смертная казнь является таким решением. Только длительная эволюция общества, общий гуманистический подъем, воспитывающий в людях глубокое преклонение перед жизнью и человеческим разумом, и большее внимание к трудностям и проблемам ближнего могут привести в будущем к снижению преступности и даже полной ее ликвидации. Такое гуманное общество сейчас не более чем мечта, и только акты проявления гуманности сегодня создадут надежду на возможность ее осуществления в будущем. Я считаю, что принципиальная важность полной отмены смертной казни дает основания не рассматривать те возражения сторонников ее сохранения, которые основываются на частных исключительных случаях.
Еще в детстве я с содроганием читал замечательный сборник «Против смертной казни», изданный в России в 1906–1907 годах, в годы послереволюционных казней. (Изд. Сытина, с участием моего деда И.Н. Сахарова.) Я знаю страстные высказывания писателей – Л. Толстого, Достоевского, Гюго, Короленко, Розанова, Андреева и многих других. Из упомянутого сборника я знаю аргументацию ряда ученых – Баженова (психология казнимых), Соловьева, Гернета, Гольдовского, Давыдова и др. Я разделяю их убежденность в том, что смертная казнь по своему психологическому ужасу несоизмерима с большинством преступлений и что поэтому она никогда не является справедливым возмездием, наказанием. Да и о каком наказании может идти речь по отношению к человеку, который перестает существовать. Так же, как они, я убежден, что смертная казнь не имеет моральных и практических оправданий и представляет собой пережиток варварских обычаев мести. Мести, осуществляемой хладнокровно и обдуманно, без личной опасности для палачей и без аффекта у судей, и поэтому особенно позорной и отвратительной.
Кратко остановлюсь на часто обсуждаемом сейчас вопросе о терроризме. Я считаю совершенно неэффективной смертную казнь для борьбы с терроризмом и другими политическими преступлениями, совершаемыми из фанатических убеждений, – в этом случае смертная казнь является только катализатором более массового психоза беззакония, мести и жестокости. Сказанное не значит, что я в какой-то мере оправдываю современный политический терроризм, сопровождающийся часто гибелью непричастных, случайных людей, взятием заложников, в том числе детей, и другими ужасными преступлениями. Но я убежден, что тюремное заключение, быть может, с принятием закона, запрещающего в установленных судом случаях досрочное освобождение, является более разумным для физической и психологической изоляции террористов, для предупреждения дальнейших актов террора.
Особенно важна отмена смертной казни в такой стране, как наша, с неограниченным господством государственной власти и бесконтрольной бюрократии, с широко распространенным пренебрежением к закону и моральным ценностям. Вы знаете о десятилетиях массовых казней «неверных», которые осуществлялись без какого-либо подобия правосудия (а еще большее число людей погибло вообще без судебного приговора). Мы все еще живем в созданной этой эпохой нравственной атмосфере...
Есть и другие особенности нашей современной действительности, которые имеют отношение к обсуждаемой проблеме. Это удручающе низкий культурный и нравственный уровень нашего теперешнего уголовного правосудия, его зависимость от государства, а часто – коррупция, взяточничество и зависимость от местного «начальства». Я получаю огромное количество писем от осужденных по уголовным делам. Хотя я не могу проверить эти дела в каждом конкретном случае, но в своей совокупности они создают неоспоримую и ужасную картину беззакония и бесправия, поверхностного и предвзятого разбирательства, невозможности добиться пересмотра явно ошибочных или сомнительных приговоров, избиений на допросах. Среди этих дел есть и связанные со смертными приговорами».
Я думаю, что слова академика Сахарова хотя бы частично потеряют свою актуальность только в одном случае – в случае полной и окончательной отмены смертной казни и в России, и во всем мире.
Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.
Любое воспроизведение без ссылки на автора и сайт запрещено.
© С.В.Заграевский
НА СТРАНИЦУ «СОЦИАЛЬНАЯ ПУБЛИЦИСТИКА»