С.В. Заграевский
ЮРИЙ ДОЛГОРУКИЙ И ДРЕВНЕРУССКОЕ БЕЛОКАМЕННОЕ ЗОДЧЕСТВО
ГЛАВА I: БЕЛЫЙ КАМЕНЬ И КИРПИЧ
Глава II: ГалиЧ, Кавказ и ВолжскаЯ БолгариЯ
Глава III: Суздальские мастера и романика
Глава III
Суздальские мастера и романика
I
Итак, мы начинаем рассматривать влияние на Долгорукого и его потомков западноевропейской романской архитектуры. Кратко очертим, в чем именно оно могло состоять.
Прежде всего, конечно,
сам факт строительства из камня. Подавляющее
большинство романских соборов и замков в сердце «Священной Римской империи» (в
дальнейшем будем для простоты без оговорок называть ее Империей) – Германии –
были именно каменными, из кирпича там в это время строились только
второстепенные постройки гражданского характера и небольшие провинциальные
храмы165. В Северной Италии романские храмы, как правило,
возводились из кирпича, но либо были облицованы камнем (как городской собор в
Модене), либо такая облицовка предусматривалась, но по разным причинам сделана
не была (как в соборе Сан-Амброджо в Милане) или была сделана не полностью (как
в церкви Сан-Микеле в Павии).
Следующий важнейший признак влияния романики на владимиро-суздальскую архитектуру – скульптурный декор.
Многочисленные черты сходства европейского и суздальского скульптурного декора не отрицал практически никто. В.Н.Лазарев писал, что романская традиция «просочилась в Ростово-Суздальский край не позже середины XII века»166, и там же приводил примеры романских храмов с похожим декором и техникой строительства167.
Вопросы состояли только в соотношении «заимствований» из Европы и местных образов. Естественно, академики М.В.Алпатов и В.Н.Лазарев вынуждены были «идеологически выдержанно» ставить акценты не на западных, а на местных мотивах168. Вынуждены были это делать и Н.Н.Воронин169, и Г.К.Вагнер170, иначе бы их монографии не прошли соответствующую «цензуру» советских издательств.
Но сейчас для нашего исследования важен лишь факт украшения владимиро-суздальских храмов скульптурным декором, схожим с романским. Вопросы о том, придавали ли суздальские (или приглашенные европейские) мастера декору некий местный (или «авторский») колорит, делали ли они соответствующие сюжетные акценты, мы более подробно рассмотрим в гл. 5.
Поэтому на ход наших умозаключений не может повлиять даже точка зрения Е.Е.Голубинского, который вообще не признавал западных влияний в скульптурном декоре171. Ведь появление на суздальских храмах такого же декора, как на западноевропейских, отрицать невозможно, пусть бы этот декор даже был целиком исполнен по местным мотивам.
К чертам сходства, выраженным в скульптурном декоре, тесно примыкает сходство перспективных порталов172. В деталях суздальские и европейские порталы могли различаться, но эти различия не выходят за рамки индивидуальности их авторов.
Еще один признак сходства – лестничные башни у суздальских храмов, хотя подобные башни на Руси были и в других регионах173.
Н.Н.Воронин исследовал влияние романики на суздальские храмы, но построенные не при Юрии Долгоруком, а при Андрее Боголюбском174. А.И.Комеч отмечал, что «найденные им (Н.Н.Ворониным – С.З.) параллели из мира романского искусства Германии XII в. учли и развили наблюдения отечественных и европейских ученых. Проблема в целом оказалась достаточно проясненной и в настоящее время не представляет сложности в своих общих чертах»175. Но и это относится лишь к временам Боголюбского.
А нас в данный момент интересует влияние романики именно на Долгорукого, впервые начавшего использовать в Суздальской земле европейскую каменную технику.
Как мы знаем, минимальный орнаментальный декор был уже на храмах Переславля и Кидекши, черты его сходства с европейским приведены у О.М.Иоаннисяна176. В Кидекше был намечен и перспективный портал (рис. 7).
Рис. 7. Перспективные порталы:
а – церковь Бориса и Глеба в Кидекше;
б – церковь Покрова на Нерли.
Обращают на себя внимание и вытянутые вверх барабаны храмов Юрия, что в сочетании с относительно небольшим четвериком дает «башнеобразную» – вполне европейскую – форму постройки.
Даже Е.Е.Голубинский признавал, что в суздальских храмах по сравнению с византийскими больше, по его выражению, «шейность»177. Добавим: эта «шейность» настолько больше, что роль купола во внешнем облике собора сводится к минимуму, а изнутри увидеть его можно, только стоя прямо под ним. Следовательно, термин «крестовокупольная схема» к храмам Долгорукого применим лишь формально. Вместо купола вполне мог бы быть, например, шатер, и в инженерном отношении почти ничего в постройке не изменилось бы.
Г.К.Вагнер писал, что храмы «башнеобразного» типа имеют динамическое устремление вверх, и «не исключено, что если бы развитие «высотной» архитектуры не было прервано монгольским вторжением, то Русь узнала бы нечто родственное готике»178.
Утверждение Г.К.Вагнера о том, что готические (да и любые иные) архитектурные тенденции были прерваны монгольским вторжением, как мы увидим в главах 4–5, весьма спорно. К тому же, например, ростовская церковь Бориса и Глеба (1287 год) имела трехлопастное завершение179, визуально создающее «башнеобразность» и вполне соответствующее формам ранней готики.
Но тот факт, что развитие готических тенденций в архитектуре Северо-Восточной Руси имело место180, отрицать невозможно – об этом говорят формы Успенского собора «на Городке» в Звенигороде (рис. 8), Троицкого собора Троице-Сергиева монастыря, собора Андроникова монастыря (рис. 9), да и всего шатрового зодчества XVI века181.
Рис. 8. Успенский собор «на Городке» в Звенигороде. Реконструкция Б.А.Огнева. Килевидные закомары создают «башнеобразный» и «стрельчатый» вид здания.
Рис. 9. Собор Андроникова монастыря (после реставрации, заштрихованы части, сохранившиеся от собора начала XV века). Сильная ступенчатость арок усиливает «башнеобразность» здания.
Те же самые тенденции параллельно развивались и в других княжествах (Киев182, Смоленск183, Новгород184, Псков185 и др.)
Где-то этот процесс шел медленнее, где-то быстрее. Например, в Галиче уже в домонгольское время была построена церковь св. Пантелеймона, имевшая при крестовокупольном плане вполне европейские формы (рис. 10).
Рис. 10. Реконструкция первоначального облика церкви Пантелеймона в Галиче (по И.Р.Могытычу).
Почему в этом княжестве процесс «европеизации» в конце XII – начале XIII века был более интенсивным, понятно: в 1188 году Галицкая земля была захвачена Венгрией и стала де-юре леном венгерского короля, потом венгры в 1190 году ушли, но после смерти князя Романа Волынского в 1205 году вернулись и превратили галицких князей в своих вассалов уже де-факто186.
Даже относительно московского Успенского собора, построенного Фиораванти, С.С.Подъяпольский отмечал, что «в трактовке отдельных деталей здания мастер обращается к формам готическим, а нередко и романским»187. В.В.Кавельмахер полагал, что в этом соборе «количество готицизмов преобладает над значительно менее заметными итальянизмами»188.
Подытожим все сказанное: наличие готических тенденций в русской архитектуре XII–XVI веков на сегодняшний день не оспаривает практически никто, и вопрос состоит только в построении «графика развития» таких тенденций. Но это не входит в тему настоящего исследования.
Сейчас для нас важно лишь констатировать, что уже храмы Долгорукого, не имея ни трехлопастных завершений, ни килевидных закомар, ни ступенчатых арок, ни больших постаментов под барабанами, благодаря общему «башнеобразному» виду вполне соответствовали внешним формам ранней готики.
А поскольку во времена Долгорукого о готике говорить рано, все вышесказанное можно с полным правом применить к романике, констатируя влияние на Юрия современной ему европейской романской архитектуры.
II
С утверждением Н.Н.Воронина о том, что Юрий был «убежденный грекофил, сам женатый на византийской принцессе, друг новгородского владыки Нифонта и его единомышленник в вопросах церковной политики»189, нельзя согласиться по ряду причин.
Во-первых, женитьба Юрия на византийской принцессе – весьма сомнительная легенда190, но даже если она и правдива, то ни о каком «грекофильстве» не свидетельствует. Достоверно известно, что Долгорукий в 1110 году женился на дочери половецкого хана191 и даже водил на Изяслава половцев102, но никто при этом не считает, что у Юрия была «любовь к половцам».
Во-вторых, слова Н.Н.Воронина о «дружбе и единомыслии» Долгорукого и Нифонта нельзя считать достаточно обоснованными.
Нифонт был епископом в Новгороде с 1130 года и, возможно, греком193, так что его «грекофильство» вполне вероятно. Но был ли он другом и единомышленником Юрия?
Новгородский епископ фактически был профессиональным дипломатом и периодически урегулировал княжеские усобицы (например, в 1135194 и 1141194 годах). В 1148 году Нифонт приезжал и к Юрию – с миссией о заключении мира с Изяславом, но ничего не добился. «Ходи Нифонт Суждалю мира деля к Гюргеви, и прият и с любовью Гюрги, и церковь святи Св. Богородицы великым священием, и Новтържце все выправи, и гость всь цел, и посла с цестию Новугороду, нъ мира не дасть»196.
Упоминаемое в этом летописном фрагменте освящение Нифонтом суздальского храма Рождества Богородицы не свидетельствует о каких-то особых отношениях епископа и князя (а также не о каких-то новых постройках или «капитальном ремонте» мономахова собора). Храмы могли освящаться (точнее, переосвящаться, хотя церковь этот термин не приемлет) сколь угодно часто и по множеству поводов. Например, «великое священие» полагалось творить после «языческого насилия» (в частности, после ограбления болгарами или половцами), а «малое» – если храм был «осквернен нечистотой» (в частности, если внутрь проникло «нечистое животное», т.е. собака)197.
В 1149 году киевский митрополит Климент (Клим Смолятич), ставленник Изяслава Мстиславича198, запер Нифонта в Киево-Печерском монастыре за резкие высказывания в свой адрес. Долгорукий, захватив в конце того же года Киев, Нифонта из «пещер» освободил, и епископ уехал к себе в Новгород, где и умер в 1156 году199. Факт освобождения Нифонта абсолютно естественно следует из политической ситуации и о «дружбе и единомыслии» не свидетельствует.
Из всего сказанного по поводу Нифонта можно сделать вывод: несомненно, что и Нифонт, и Юрий были врагами Изяслава и Климента. Но при этом вряд ли можно говорить даже о союзнических отношениях, а тем более о «дружбе и единомыслии» новгородского епископа и суздальского князя. Взаимное уважение, как полагал Н.М.Карамзин200, – возможно, но не более того.
Что касается инициативы приглашения на киевскую митрополию грека Константина в 1156 году201, то усилия Долгорукого по смещению митрополита Климента могли привести к успеху лишь в случае прихода «коренного» византийца, благословленного патриархом, и ни о каком «грекофильстве» здесь говорить нельзя – это был сугубо политический ход.
Таким же политическим ходом являлось и формальное (подчеркнем – лишь формальное, никаких войск Долгорукий на помощь Византии не направлял) принятие Юрием стороны Византии в конфликте последней с венгерским королем Гезой II202. На стороне Византии была и Империя, Геза же был зятем и союзником Изяслава Мстиславича, поэтому такая позиция Юрия вполне логична и также не свидетельствует ни о каком «грекофильстве».
Мы видим, что имеющихся в нашем распоряжении фактов недостаточно для того, чтобы считать Юрия «грекофилом». А факт, что Долгорукий начал строить в Суздальской земле храмы в европейской белокаменной технике, не считаясь с расходами, десятикратно завышенными по сравнению с техникой Византии, свидетельствует об обратном. Вряд ли необходимо «вешать ярлыки», но получается, что Юрий Долгорукий был не «грекофилом», а скорее «оксиденталистом».
III
Возникает вопрос, связанный с темой, которую мы рассматривали в предыдущей главе: может быть, какое-то «архитектурное влияние» со стороны Галицкой земли все-таки имело место? Пусть, как мы показали в п. 6 гл. 2, оно было не непосредственно галицким, но, может быть, через Галич к нам пришла романика?
В.Н.Лазарев писал: «Контакты с Западом, а не Востоком определили стиль владимиро-суздальской пластики. И здесь посредническую роль, несомненно, сыграло, как уже отмечалось, Галицкое княжество... Именно территория Галицкого княжества служила главным каналом для проникновения романских форм на Русь»203.
Вспомним и версию О.М.Иоаннисяна о приходе в Галич артели из Малопольши, обоснованную сходством галицких храмов с малопольскими204. В п. 4 гл. 2 мы видели, что прихода артели могло и не быть, но определенное архитектурное влияние Польши на Галич вполне могло иметь место. А Польша была страной с вполне европейской культурой и со своими формами романской архитектуры.
У нас нет оснований сомневаться в определенном сходстве суздальских, галицких и малопольских храмов – О.М.Иоаннисяном этот вопрос достаточно проработан205. Сомнения вызывает слишком длинная «цепочка посредников»: Владимирко Галицкий был союзником Долгорукого, строил в Галиче так, как строили в Малопольше – юго-восточной окраине Польского королевства... Получается, что авторитет далекой Малопольши (еще и опосредованно – через Галич) так подействовал на Юрия, что он отказался от экономичного и технологичного кирпичного строительства.
Это весьма маловероятно. Как мы показали в п. 8 гл. 2, опыт Польского или какого-либо другого «окраинного» государства вряд ли мог перевесить огромные сложности, связанные с белокаменным строительством в Суздальской земле.
Следовательно, мы обязаны признать непосредственное влияние на Долгорукого Империи, точнее, ее центра – Центральной и Южной Германии и Северной Италии.
Еще раз попробуем принять «галицкую версию», но в несколько иной форме: Польша была вассалом Империи206, то есть теоретически через Галич мог повлиять авторитет не Польши, а Империи.
Но тогда «цепочка посредников» еще больше удлиняется. От Суздаля до Галича очень далеко, причем путь лежал через несколько княжеств, союзных Изяславу. А до Германии – центра Империи – соответственно, было еще дальше: с запада с Галичем граничили только Венгрия, Богемия и Малопольша.
Зато с Суздальской землей имел общие границы Великий Новгород, с которым после последнего военного противостояния в 1148 году207 был установлен мир208, а в 1155 году сын Долгорукого Мстислав занял новгородский стол209. Да и в любом случае специфика Новгорода состояла в том, что торговля имела высший приоритет и войны, которые вели новгородцы, практически ей не мешали. Следовательно, никогда не прекращался и «культурный обмен».
А Новгород через своих северогерманских торговых партнеров был с Империей связан напрямую. Значит, Долгорукий мог контактировать со всей Европой, минуя и Венгрию, и Польшу, и Галич, и многочисленные враждебные княжества.
Поэтому говорить о том, что авторитет Империи повлиял преимущественно через Малопольшу и Галич, вряд ли правомерно. Для проникновения в Суздальскую землю романской архитектуры были и другие, куда более короткие пути.
IV
Влияние романской архитектуры на суздальскую могло происходить различными способами. Перечислим возможные варианты:
– приход из Империи целой строительной артели;
– приход из Империи зодчего и нескольких высококвалифицированных мастеров-строителей;
– обмен с Империей информацией и опытом, стажировка мастеров.
Мы рассмотрим первые два варианта вместе – ведь, по большому счету, для нас непринципиально, пришел зодчий один, с группой мастеров-каменщиков или с целой строительной артелью. Только зодчему принадлежит право определения способа, типа и стиля строительства в соответствии с требованиями заказчика – князя или епископа.
Инициатива приглашения зодчего могла исходить от Юрия Долгорукого, пожелавшего строить «как в лучших домах Европы», а могло быть и наоборот – зодчий мог прийти по своей инициативе и убедить Юрия в необходимости принятия европейской строительной техники, несмотря на огромные расходы. В любом случае вопрос звучит так: мог ли у Долгорукого в начале пятидесятых годов оказаться зодчий из какой-либо центральной области Империи?
Теоретически, конечно, мог. Но как только мы начинаем рассматривать практические аспекты вопроса, выясняется, что нет.
Мы уже отмечали в п. 4 гл. 2, что приглашение зодчего (как и артели) было событием неординарным и должно было служить идеологическим задачам княжеской власти. Что могло послужить этим задачам Долгорукого при приглашении европейского зодчего?
Во-первых, «громкое имя» архитектора. Но таких имен в середине XII века мы и в Европе знаем очень мало, к тому же факт приглашения какого-либо зодчего мировой известности вряд ли ускользнул бы от внимания летописцев.
Во-вторых, принципиальная новизна архитектурных форм. Но ее мы у Юрия практически не видим210.
В-третьих, умение строить из белого камня. Но в п. 9 этой главы мы покажем, что это умели и местные мастера.
В-четвертых, просторность и высота храмов (как минимум, способность построить храмы больших размеров, чем в Киеве, и больших, чем в Суздале при Мономахе). Но в п. 9 гл. 1 мы видели значительный конструктивный регресс белокаменных храмов по отношению к Киеву и к Суздалю мономаховых времен.
Яркий пример – приглашение в 1475 году прославленного инженера-архитектора211 Аристотеля Фиораванти, перед которым Иван III поставил задачу, которую не смогли выполнить русские мастера: увеличить в несколько раз внутреннее пространство московского Успенского собора. Такая мотивация приглашения итальянского зодчего представляется абсолютно обоснованной. У Юрия мы ничего подобного не наблюдаем.
Этот же конструктивный регресс храмов Долгорукого по сравнению с мономаховыми исключает и «самовольный» приход к Юрию европейской артели (или зодчего): они должны были бы сначала показать свою состоятельность по сравнению с местными мастерами и превзойти их, как минимум, способностью строить более просторные и высокие храмы.
К тому же авторитет такого «заезжего» зодчего должен был оказаться настолько высоким, чтобы убедить князя строить в абсолютно новой и весьма дорогой строительной технике. Это совсем маловероятно.
V
Чтобы убедиться в том, что у Юрия не было европейских зодчих и мастеров, проиллюстрируем наши аргументы примером, как европейские зодчие и мастера (к тому же наверняка не самые лучшие, раз покинули «насиженные места» и пошли в крестовый поход) строили в не менее труднодостижимой, чем Суздаль, и гораздо более неспокойной и необжитой Палестине.
Все соборы в Святой Земле возводились из местных видов известняка, песчаника и базальта. Д.Прингл писал, что каменоломни находились недалеко от места строительства, хотя лучшие виды песчаника, поддававшиеся обработке по всем направлениям, иногда перевозились за несколько километров, а в Бельвуаре в Галилее белый известняк высокого качества для часовни (в 1168–1187 годах) везли «даже» за 15 км212.
«У
нас», как мы помним, везли за
Это к
вопросу «западной» организации строительства на «Востоке». А к вопросу
«западных» размеров даже второстепенных палестинских соборов (не говоря о
колоссальном Храме гроба Господня): собор в Назарете – 68 х
Так
строили в бедной и необжитой Палестине, в условиях постоянных войн с
мусульманами. А в самой Империи романские храмы были, естественно, еще больше.
Собор в Павии (Северная Италия), например, имеет размеры 60 х
И бесполезно «пенять» на плохие почвы Суздальской земли. Во всей средней полосе России они дерново-подзолистые, как и в Германии. Во Франции и в Константинополе почвы бурые216, что для строителей практически то же самое. Разница между этими почвами лишь в плодородном слое, а фундаменты обязательно доводились до материкового грунта217.
Наличие в грунтах гранитоидных интрузий, т.е. гравия (например, в Баварии, Австрии и Чехии – см. карту на рис. 13) для строителей тоже мало что меняет: его влияние на прочность здания несопоставимо с влиянием булыжников, закладываемых в основание фундамента, что в Суздале и делали218.
И белый камень ничем не хуже, а зачастую и лучше того известняка (и даже песчаника), из которого строились колоссальные европейские романские и готические соборы. На рис. 11 и 12 можно сравнить качество и сохранность камня, из которого выстроены церковь Покрова на Нерли и готический храм в Регенсбурге.
Рис. 11. Кладка церкви Покрова на Нерли.
Рис. 12. Кладка собора в Регенсбурге.
Рис. 13. Геологическая карта Западной Европы.
Буквами на карте обозначены:
Кайнозойская группа: Q – четвертичная система; N – неоген; Pg – палеоген; Tr – нерасчлененная третичная система.
Мезозойская группа: Cr – меловая система; J – юрская система; T – триасовая система.
Палеозойская группа: P – пермская система; C – каменноугольная система; Pz – верхнепалеозойская система; D – девонская система; S – силурийская система; O – ордовикская система; Cm – кембрийская система.
Pt – протерозой.
Ar – архей.
G – гранитоидные интрузии.
Сильная подверженность эрозии известняковых блоков, из которых построен немецкий храм, хорошо видна на фоне поздних перелицовок. Обратим внимание и на то, что перекладывать пришлось бо’льшую часть внешней облицовки.
Сильнейший аргумент в пользу белого камня – тот факт, что после падения (как минимум, частичного) Георгиевского собора в Юрьеве-Польском В.Д.Ермолин собрал его заново из того же материала. Такая твердость в сочетании с эластичностью вряд ли достижима для большинства сортов европейского камня. И, например, конструкция церкви Рождества в Боголюбове была настолько прочной, что выдерживала, как монолит, даже оползни грунта под ней219.
Таким образом, российские грунты и строительные материалы принципиально не отличались от европейских, и мы вправе сделать вывод: ведущим западным мастерам, если бы они работали в Суздале, соображения профессиональной этики не позволили бы строить у пригласившего их князя храмы, по размерам сопоставимые с церквями в маленьких баварских деревушках.
VI
Но, может быть, Юрию и не нужны были храмы бо’льших размеров?
Н.Н.Воронин писал про города-крепости Долгорукого: «Здесь не требовалось обширных и пышных храмов, рассчитанных на задачи христианизации и мощного идеологического воздействия на сознание «невегласей». И понятно, что здесь создавались храмы иного типа... удовлетворявшие одновременно задачам церкви двора княжеского наместника или воеводы – двора, с которым храм был связан в единый комплекс – и приходской церкви города»220.
М.А.Ильин, говоря о примате внешней материально-пластической формы владимиро-суздальских храмов над внутренним, сравнительно слабо развивавшимся пространством здания221, косвенно утверждал примерно то же самое.
Но против такой позиции есть несколько аргументов.
Во-первых, Долгорукий боролся за Киевский стол, и его великокняжеские устремления не могли не найти выражение в архитектуре – «зеркале эпохи». А государственную мощь в средние века выражали прежде всего размеры дворцов и храмов.
Во-вторых, трудно согласиться с мнением Н.Н.Воронина, что в городах Долгорукого не требовалось обширных и пышных храмов, рассчитанных на задачи христианизации и идеологического воздействия на сознание некрещеных. Если еще в конце XI века на площадях Ростова стояли идолы, а в 1071 году язычниками был убит ростовский епископ Леонтий, то в небольших поселениях типа Клещина (рядом с которым был основан Переславль) массовой христианизации до Долгорукого наверняка не было. Следовательно, идеологическое воздействие на население Суздальской земли при помощи максимально обширных и пышных соборов было необходимым.
В-третьих, кроме выражения в размерах храмов государственной мощи, были и гораздо более прозаичные соображения, обусловленные приходской практикой: в храмах должно было помещаться максимальное число верующих.
То, что все храмы Юрия были «домовыми», мы не можем допустить: задачи миссионерства в малоосвоенном крае, о которых мы только что говорили, не позволили бы князю построить несколько «домовых» каменных храмов и ни одного городского. И здесь мы можем полностью согласиться с позицией Н.Н.Воронина: храмы были обязаны одновременно «удовлетворять задачам» и церкви двора князя, княжеского наместника или воеводы, и приходской церкви города.
В связи с этим давайте посмотрим на внутренние размеры храмов Юрия (приблизительные, без учета столпов, апсид и искажения форм):
– Кидекша, церковь Бориса и Глеба: 13 х 12 = 156 кв.м;
– Переславль, Спасо-Преображенский собор: 13 х 13 = 169 кв.м;
– Владимир, церковь Георгия: 12 х 11 = 132 кв.м;
– Юрьев-Польский, Георгиевский собор: 11 х 11 = 121 кв.м.
Мы видим, что храмы Долгорукого очень близки по внутреннему объему. Средний размер внутреннего пространства храмов:
(156 + 169 + 132 + 121) : 4 = 143,5 кв.м;
Средний разброс величин:
(169 – 143,5) : 169 х 100 = 15 %.
«Задачи» княжеских наместников, воевод, дружин и прихожан в разных городах не могли быть столь однообразными.
Например,
Переславль по площади больше Юрьева-Польского в 1,5 раза, к тому же рядом
находились какие-то остатки Клещина. Важно отметить величину Переславля: это не
крепость, а большой город, существенно больше Московского Кремля времен и
Дмитрия Донского, и Ивана III. Длина стен Переславля – около
Н.Н.Воронин говорил о «смелости» расположения крупнейших крепостей Долгорукого не на возвышенностях, а на равнинах222. Наверно, слово «смелость» здесь не вполне применимо – Юрий был вынужден строить на равнинах, так как на окрестных холмах просто не было места для таких больших городов. Там, где Долгорукий имел такую возможность (позволяли те самые «задачи»), он строил крепости на возвышенностях (Москва, Звенигород).
А «задачами» Переславля были вмещение населения Клещина и дальнейший рост, и Спасо-Преображенский собор был призван соответствовать именно таким «задачам». Естественно, Долгорукий не мог предвидеть, что уже после 1155 года – его ухода в Киев – рост Переславля прекратится (о прекращении роста свидетельствует тонкий культурный слой223).
Следовательно, только строительные возможности Долгорукого жестко задали верхний предел размеров, соответствующий храмам в Переславле и Кидекше.
А если бы к Юрию пришли высоквалифицированные европейские мастера, то этот предел, несомненно, был бы гораздо больше. В Европе такому городу, как Переславль, вполне соответствовали, например, немецкие Гернроде или Хильдесхайм с огромными соборами XI–XII веков224.
Значит, мастеров из Империи, достойных княжеского уровня, у Долгорукого не было.
Но, как мы видели в п. 1 этой главы, в храмах Юрия присутствует ряд признаков романской архитектуры. Если «по-европейски» строили не ведущие европейские мастера, то кто же?
Остается единственный вариант, соответствующий заботе князя об отражении в суздальской архитектуре государственной мощи и идеологии: храмы Долгорукого возводили лучшие местные мастера, ориентируясь на европейский опыт.
VII
Но были ли у Юрия свои мастера?
Вспомним, что многие исследователи225 отрицали такую возможность и полагали, что мастера времен Мономаха за тридцать-сорок лет переквалифицировались, состарились или умерли, а поскольку в конце сороковых – начале пятидесятых годов XII века Юрий воевал с большинством русских княжеств и с вассалами Империи (Богемией и Польшей), то мастеров ему взять было неоткуда и он был вынужден просить строительную артель у Владимирка Галицкого.
В п. 3 гл. 2 мы показали, что такой ход событий весьма маловероятен, но теперь мы подошли к этой же проблеме с другой стороны: а не могло ли оказаться так, что у Юрия все-таки не было своих мастеров и он, не имея альтернатив, «пошел на поводу» у какого-то приезжего второстепенного европейского зодчего, умевшего строить только деревенские церкви?
Это не так. Мастера в Суздальской земле были – и зодчие, и высококвалифицированные строители, и тем более «рядовые» каменщики и плотники.
Постараемся обосновать это положение.
Многолетнее господство «галицкой версии» привело к стереотипу, что Юрий строил чуть ли не на пустом месте. На самом деле место было отнюдь не пустым.
В Никоновской летописи под годами княжения Мономаха говорилось, что владимирцы – «каменосечцы и древоделы»226. В Клещине, конечно, монументального строительства не было, но во Владимире и Суздале (возможно, и в Ростове) были мономаховы храмы.
Н.Н.Воронин полагал, что параллельно с первыми белокаменными постройками Долгорукого велось гражданское кирпичное строительство227. Следовательно, мы вправе сделать вывод и о преемственности такого строительства со времен Мономаха.
Мы можем допустить, что предположение Н.Н.Воронина неверно и никакого гражданского кирпичного строительства при Юрии не велось. Мы можем допустить и то, что ни один из мономаховых специалистов-строителей не прожил еще тридцать лет и не мог руководить строительством Долгорукого в начале пятидесятых годов. Но допустить и то, и другое одновременно – уже трудно.
Значит,
наиболее вероятно, что у Юрия были специалисты мономаховых времен, которые
сохранили квалификацию, строя здания гражданского назначения. В свою очередь,
если кирпичное строительство велось, то специалисты могли передавать свой опыт
молодому поколению, воспитывая новых зодчих и высококвалифицированных мастеров.
То же самое мы можем сказать и про деревянное храмовое, гражданское и крепостное строительство, которое в быстро осваиваемом и развивавшемся Залесье велось в больших масштабах.
Предвидится возражение: в любом случае это были специалисты не по белому камню, а по кирпичу и (или) дереву.
Да, но здесь мы подошли к еще одному важнейшему вопросу – подготовке белокаменного строительства.
VIII
Можно пригласить любых, самых квалифицированных и известных мастеров, но их надо обеспечить строительными материалами. В случае кирпича все достаточно просто – глины в средней полосе России хватает, а вот залежи белого камня было необходимо разведать.
А до начала пятидесятых годов XII века белокаменного строительства не велось не только в Суздальской земле, но и вообще нигде на Руси, за исключением далекого Галича. Фундаменты из камня клали везде еще с времен Десятинной церкви в Киеве228, но для фундаментов вид камня непринципиален.
В Чернигове, возможно, соборы украшались белым камнем и ранее пятидесятых годов229. Но для украшений мог подойти случайно встреченный пласт белого камня – южный край «мячковского горизонта» подходит близко к Чернигову, есть там и еще более древние отложения – девонского периода (см. рис. 4).
А для кладки стен требуются большие каменоломни, позволяющие вести добычу качественного однородного камня.
В первой половине XII века суздальцы не могли знать, где кончаются пласты юрского периода и начинается «мячковский горизонт» каменноугольных отложений. У них могли быть отрывочные сведения о наличии белого камня в тех или иных районах «мячковского горизонта», но все это было очень далеко от Владимира и Суздаля.
Разумеется,
князь не был заинтересован в транспортировке строительного материала на
несколько сотен километров, поэтому «геологи» не могли не получить задание
найти белый камень по возможности близко от мест будущего строительства. Можно
себе представить, сколько неудачных пробных раскопов было сделано, пока
суздальцы не убедились в том, что качественный камень невозможно добывать
ближе, чем за
И не зря все старинные каменоломни – и подольские, и старицкие – находятся на краях «мячковского горизонта» со стороны Владимира, откуда двигались «геологи» (см. карту на рис. 4).
В Галиче такой проблемы не было – залежи камня в Днестровской пойме были рядом. А вот разведка месторождений белого камня в Суздальской земле могла занять много лет. И неудивительно, что в церкви Покрова на Нерли качество квадров выше, чем в храмах Юрия, – поиск новых пластов и новых каменоломен наверняка продолжался и при Андрее Боголюбском.
А для целенаправленной разведки каменоломен требовались организация и финансирование «геологоразведочных партий». Следовательно, такая разведка могла быть начата только после принятия стратегического решения о начале белокаменного строительства.
Таким образом, решение строить из белого камня было принято задолго до начала самого строительства.
IX
Юрий Долгорукий княжил в Суздальской земле с конца XI – начала XII века. В 1116 году он уже в ранге самостоятельного воеводы возглавил поход на волжских болгар230. Мы можем отнести дату его рождения на начало 1090-х, т.е. в начале пятидесятых годов XII века Долгорукому было около шестидесяти лет. Возможно, даже за шестьдесят.
Юрий был шестым сыном Мономаха, т.е. изначально практически не имел шансов на Киевский стол. Даже после победы над Изяславом Мстиславичем в 1149 году он вынужден был уступить Киев своему старшему брату Вячеславу.
Из этого следует, что никаких объективных причин, вызывавших особую срочность белокаменного строительства в Суздале, мы не видим – князь находился в весьма солидном возрасте, не располагавшем к импульсивным решениям, и в его судьбе никаких «крутых поворотов» не предвиделось. Борьба за Киевский стол началась еще в 1146 году и шла с переменным успехом.
Но если даже предположить, что у Долгорукого в начале пятидесятых годов были какие-либо субъективные причины срочно начать белокаменное строительство, то никакой «срочности» при всем желании не получилось бы: каменоломни невозможно было разведать в течение одного строительного сезона.
В п. 6 гл. 2 мы говорили, что в случае «особой срочности» Юрий мог принять черниговскую строительную технику – это было бы и дешево, и быстро, и достаточно престижно. А теперь мы видим, что при «особой срочности» ему было бы просто неоткуда взять белый камень, и он все равно был бы вынужден строить из кирпича.
Значит, мы можем окончательно утверждать, что два нижеследующих варианта являются равно неприемлемыми:
– первый вариант – «галицкий». Если бы мы приняли «галицкую версию», нам пришлось бы рассуждать примерно так: Долгорукий, находясь в весьма солидном возрасте, неожиданно решил что-то строить, за неимением своих мастеров начал лихорадочно искать их где-то «на стороне», а поскольку в это время шла война, нашел их только в Галиче; галицкие мастера умели строить только в белокаменной технике, и князь был вынужден их принять, так как не имел альтернатив;
– второй вариант – приход мастеров из Империи. В этом случае последние «логические звенья» выглядели бы так: Юрий нашел каких-то второстепенных европейских мастеров и был вынужден их принять, так как не имел альтернатив.
А окончательно неприемлемыми эти варианты оказываются потому, что в обоих случаях эти мастера просто не имели бы строительного материала. В случае «особой срочности» князь мог вести только кирпичное строительство.
А поскольку Долгорукий строил не из кирпича, а из белого камня, то ситуация видится вполне однозначной: никакой «особой срочности» не было, и решение о начале белокаменного строительства было принято задолго до начала пятидесятых годов.
Таким образом, Юрий готовился к белокаменному строительству долго и серьезно, в рамках многолетней и целенаправленной политики возвышения «своей» Суздальской земли.
X
А насколько долго и насколько серьезно, нам поможет понять версия, что поход Владимира Мономаха на половцев в 1111 году был формой участия Руси в крестовых походах231.
Вряд ли, конечно, этот поход имел официальный статус крестового, к тому же «упреждающий удар» Мономаха имеет и гораздо более прагматичное объяснение: половцы всегда ходили на Русь осенью, за лето откормив коней, а князь нанес удар ранней весной, когда половцы его не ждали, а их кони за зиму ослабели232.
Но связь России с крестоносным движением (первый крестовый поход, как известно, имел место в 1096–1099 годах по инициативе Византии) весьма вероятна. Например, Н.М.Карамзин полагал, что «Алексий Комнин без сомнения приглашал и Россиян действовать против общих врагов Христианства; отечество наше имело собственных; но вероятно, что сие обстоятельство не мешало некоторым витязям Российским искать опасностей и славы под знаменами Крестового воинства»233. Весьма характерен и визит русского игумена Даниила к Болдуину Иерусалимскому234.
Эта связь являлась одной из составляющих важнейшего для нас процесса включения Руси в «европейское сообщество». Еще один признак этого процесса – многочисленные династические браки с европейскими королевскими домами и при Всеволоде Ярославиче235, и при Владимире Мономахе236.
О том, какие формы принял этот процесс при Юрии Долгоруком и его потомках, нам еще предстоит говорить, а пока лишь выдвинем свое видение стратегического решения о начале белокаменного строительства: оно могло быть принято до 1125 года – еще при Мономахе.
Абсолютно необязательно, чтобы это решение было где-либо записано. Оно могло быть и не высказано ни в прямой форме, ни в качестве некого императива. Это мог быть, например, косвенный результат одной из «ассамблей» русских князей или просто самой атмосферы великокняжеского двора.
Нельзя сказать, что Мономах был «самодержцем всея Руси», но его авторитет был достаточно высоким для того, чтобы все княжества в той или иной степени восприняли возможность строительства «по-европейски».
Это выразилось и в оригинальной интерпретации крестовокупольной системы в Полоцком княжестве237, и в строительстве храмов под общим влиянием романики и готики (Смоленск238, Киев239, Новгород240, Псков241), и в применении в рамках традиционной кирпичной техники белокаменных деталей (Чернигов242, Рязань243), и в разноцветном украшении фасадов (Волынь244). А два княжества, где активно шло освоение новых земель и проблемы отражения в архитектуре государственной мощи и идеологии стояли на первом месте, – Галицкое (при Мономахе еще называвшееся Перемышльским) и Суздальское – начали строительство в полностью белокаменной технике.
Но когда бы ни было принято стратегическое решение о строительстве на Руси «по-европейски» – при Владимире Мономахе, Мстиславе Великом или Юрии Долгоруком, – мы вправе констатировать важнейший факт: действуя в соответствии с этим решением, Долгорукий начал разведку каменоломен в Суздальской земле.
А поскольку такая разведка, скорее всего, заняла много лет, Юрий имел достаточно времени, чтобы направить своих зодчих и мастеров на обучение (стажировку) в Империю.
А.И.Комеч по поводу такой позиции отмечал, что про подобные действия русских князей домонгольского времени нам ничего не известно245. Это так, но молчание летописных источников относительно отправки зодчих и мастеров на обучение и стажировку имеет достаточно веские причины.
В п. 4 гл. 2 мы показали, что князья использовали прежде всего местные кадры. Следовательно, стажировка зодчих и мастеров в другом городе, княжестве или государстве должна была являться вполне обычным явлением – одной из основных форм «обмена опытом». А поскольку такое явление было обычным, то и летописцы, скорее всего, не считали такие факты достойными внимания. К тому же речь шла не о «заезжих знаменитостях», а о «своих». Как известно, «не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем» (Мф. 13:57).
Впрочем, хотя и через три века, но упоминание о подобном обучении или стажировке встречалось в летописях в связи с мастерами из Пскова, которых пригласили для выявления причин падения Успенского собора в 1474 году: «поне же бо и ти от Немець пришли, навыкши тамо тому делу каменосечнои хитрости»246.
Значит, можно с достаточной долей уверенности сделать вывод, что в случаях сходства строительных технологий в различных городах, княжествах и государствах мы «по умолчанию» обязаны применять принципы не отслеживания переходов артелей, а «обмена опытом» (прежде всего путем направления зодчих и высококвалифицированных мастеров на обучение и стажировку). Это относится и к Киеву, и к Чернигову, и к Смоленску, и к Суздалю.
Естественно, версии перехода артелей остаются приемлемыми в случаях, специально оговоренных в летописных источниках и (или) обусловленных анализом экономико-политической ситуации в соответствующих княжествах.
Например, «младшие» князья – Володарь Ростиславич или его сын Владимирко, – не связанные «великокняжеской» идеологией, вполне могли пойти по пути «наименьшего сопротивления»: как и полагает О.М.Иоаннисян, пригласить в Галич артель из соседней Малопольши и, располагая разведанными каменоломнями, начать строить из белого камня гораздо раньше Юрия247. Однако несколько более вероятным представляется такой вариант: зодчие и мастера Долгорукого прошли стажировку на Западе раньше, чем в Суздальской земле были разведаны каменоломни, и в образовавшееся «свободное время» строили в Галицкой земле (как минимум, церковь Спаса). Для Владимирка это было весьма почетно – получить мастеров от «старшего» князя, да еще и работавших в европейской белокаменной технике. А в начале пятидесятых годов в Суздальской земле, наконец, нашли белый камень, Долгорукий сразу же отозвал своих мастеров, и они начали строить в Юрьеве, Кидекше, Переславле, Суздале и Владимире.
А сходство техники постройки и декора суздальских и галицких храмов с малопольскими248 объясняется тем, что зодчие Юрия, находясь на стажировке в Империи и имея возможность выбора для Суздаля ряда альтернативных техник белокаменного строительства в различных регионах Европы, остановились на малопольской технике – относительно простой, «безыскусной», но зато соответствующей возможностям суздальских строительных кадров.
К тому же, как мы покажем в гл. 5, в Суздальской земле в это время по идеологическим причинам было невозможно украшать храмы скульптурным декором зооантропоморфного типа. А орнаментальный декор в Европе в это время преобладал только на окраинах – в частности, в Малопольше. Возможно, там суздальские мастера его и увидели, и научились воспроизводить – это было несложно благодаря строгости и однообразности декора.
Впрочем, есть немалая вероятность того, что исследователям когда-нибудь удастся найти общий источник суздальской, галицкой и малопольской архитектуры – город в Германии, в Италии или даже во Франции, где находился формальный или неформальный «архитектурный университет», в котором мастера из различных славянских княжеств в разное время учились или проходили стажировку.
XI
В.В.Кавельмахер полагает, что «знаковые» храмы на Руси всегда строили либо иностранные мастера, либо русские, прошедшие обучение за рубежом249. С этим утверждением можно вполне согласиться, хотя и с оговоркой, что к временам Долгорукого применима лишь его вторая часть – обучение или стажировка мастеров в какой-либо области Империи.
Мы видим, что суздальцам удалось за время стажировки освоить европейские навыки работы с камнем, но строить храмы европейских масштабов они все-таки не могли – для этого требовалась высочайшая строительная культура, воспитанная многими поколениями.
К тому же не будем забывать, что мастера Долгорукого изначально были воспитаны не в европейской, а в мономаховой строительной традиции, и не зря Н.Н.Воронин называл храмы Юрия «упрощением» и «сокращенной редакцией» шестистолпного мономахова храма250.
Суздальские мастера были связаны и «православной» крестовокупольной системой. Но зато они имели опыт именно крестовокупольного строительства, что для них облегчало задачу перехода от кирпича к белому камню.
И в итоге княжеское «техническое задание» – строительство в европейской полубутовой технике с минимумом раствора и аккуратной кладкой – суздальские мастера выполнили, вложив свой вклад в архитектурное выражение государственной мощи и идеологии Суздальского края.
И строили они качественно и надежно, усиливая фундаменты251 и исходя из своих способностей возведения стен, сводов и барабанов в белокаменной технике – хотя бы и за счет размеров. Относительно невысокая долговечность многих храмов, как мы увидим в гл. 4, имела место не по вине строителей.
Что касается размеров, то вряд ли в XII веке кто-то, кроме специалистов, задумывался о том, что постройки Долгорукого были меньше киевских и черниговских. Визуально суздальские храмы даже кажутся выше благодаря «башнеобразному» внешнему виду.
XII
Итак, на вопрос, почему в Суздале начали строить из камня, мы ответили – это было вызвано желанием Долгорукого видеть у себя храмы, возведенные «по-европейски». Но не может не возникнуть еще один вопрос: а почему в романско-готической Европе наиболее престижные здания строили из камня?
Конечно, последний вопрос не входит в тему нашего исследования. Но мы вполне можем высказать некоторые соображения.
Во-первых, большинство «знаковых» зданий Древнего Рима возводилось из камня либо облицовывалось камнем (например, император Октавиан Август гордился, что принял Рим кирпичным, а оставляет его мраморным252).
Во-вторых, даже в романско-готической Италии, где при полубутовой технике строительства в качестве облицовки чаще использовалась не каменная кладка, а кирпичная, последняя при наличии достаточных ресурсов облицовывалась мрамором, что придавало зданию «каменный» вид (мы об этом говорили в п. 1 этой главы).
В-третьих, там, где в романскую эпоху строили из кирпича, часто имитировали форму камня при помощи кладки различной формы и размеров. Такой архитектурный прием был особенно распространен в поздней романике и ранней готике Северной и Восточной Германии253.
В-четвертых, во времена расцвета готики, когда во Франции повсеместно строили из камня, единственный крупный кирпичный храм был возведен в 1282–1380 годах в Альби – крае, разоренном «альбигойскими войнами».
В-пятых, окраинное местоположение регионов романского кирпичного строительства относительно центра Империи (Швабии, Баварии и Ломбардии) и не менее богатой Франции говорит прежде всего не об отсутствии там камня, а о разумной экономии средств. Ведь кирпичное строительство было существенно дешевле каменного независимо от удаленности каменоломен (см. пп. 6–7 гл. 1).
В-шестых, из кирпича строились храмы в деревнях и «рядовые» гражданские постройки в городах.
В-седьмых, в XV веке во всей Европе строители перешли на кирпич254 – в это время монументальное строительство приняло массовый характер, а на экономическую ситуацию сильно повлияла разорительная Столетняя война.
Весь этот набор фактов (хотя и весьма поверхностных) говорит о том, что в романской и готической Европе строительство из камня символизировало государственную мощь и имперскую идеологию.
Это подтверждается и желанием владимиро-суздальских, а потом и московских князей строить «по-европейски» во что бы то ни стало, несмотря на огромные затраты. То, что символизировало имперскую идеологию в Европе, должно было символизировать то же самое и во Владимире, и в Москве.
А почему в средневековой Европе именно каменное строительство соответствовало имперской идеологии – тема отдельного исследования, гораздо более объемного, чем настоящее. Вероятно, главную роль здесь играли традиции Древнего Рима (вопрос о том, как и почему эти традиции сложились, тоже является предметом отдельного исследования), но могли иметь место и другие факторы.
Но в любом случае строительство из камня обходилось странам Европы гораздо дешевле, чем Суздалю. Там нигде не приходилось везти строительные материалы за несколько сотен километров: на карте (рис. 13) видно огромное геологическое разнообразие западноевропейской части континента.
XIII
Наше исследование было бы неполным, если бы мы не коснулись вопроса о мастерах, работавших у потомков Юрия. И если летописи прямо указывают на то, что Всеволод Большое Гнездо «иже не ища мастеров от Немець, но налезе мастеры от клеврет святое Богородици и от своих»255, то с Андреем Боголюбским все существенно сложнее.
Известный стереотип, связанный с приходом к Андрею «мастеров из всех земель», относится только к украшению Успенского собора 1158–1160 годов: «Того же лета создана бысть церква святая Богородица в Володимири благоверным и боголюбным князем Андреем, и украси ю дивно многоразличными иконами, и драгим каменьем бе-щисла и сосуды церковными и верх ея позлати по вере же его, и по тщанию его к святеи Богородице, приведе ему Бог из всех земель все мастеры и украси ю паче инех церквии»256.
Но несомненно, что выражение в архитектуре государственной мощи и идеологии занимало Андрея не меньше, а то и больше, чем его отца. Доказательств тому много:
–
огромная избыточная высота (
– увеличенные по сравнению с храмами Долгорукого размеры Успенского собора во Владимире и одноименного собора в Ростове;
– строительство «на голом месте» церкви Покрова на Нерли, игравшей роль торжественного оформления развилки важных водных путей по Клязьме и Нерли. Такая роль подтверждается и использованием для строительства церкви отборного белого камня, и заложением уникальных фундаментов, и устройством «парадных» галерей (рис. 14);
– дворец и укрепления в Боголюбове, возведенные не из дерева, а из белого камня;
– появление на храмах Андрея зооантропоморфного скульптурного декора.
Рис. 14. Церковь Покрова на Нерли. Реконструкция Н.Н.Воронина, исполненная Б.А.Огневым.
Все перечисленное делает весьма правдоподобным сообщения В.Н.Татищева: «по снисканию бо его (Андрея) даде ему Бог мастеров для строения оного из умных земель»; «по оставшему во Владимире строению, а паче по вратам градским, видно, что Архитект достаточный был... Мастеры же присланы были от Императора Фридерика Перваго, с которым Андрей в дружбе был как ниже явится»259.
Но что это были за мастера? Был ли это только «архитект» с несколькими помощниками, или имел место приход целой строительной артели? Например, артели из Ломбардии, как полагает О.М.Иоаннисян260, ссылаясь на скульптурный декор храмов в Модене и Павии, сходный с суздальским?
Прежде всего, из текста, приведенного В.Н.Татищевым, следует, что мастера Фридриха Барбароссы строили, как минимум, владимирский Успенский собор и Золотые ворота. И это логично, так как мы видим на этих объектах попытку строить в гораздо большем масштабе по сравнению с храмами Юрия:
–
сторона подкупольного квадрата в Успенском соборе –
–
высота арок Успенского собора –
Но
все равно это несопоставимо с тем, что мы видим в Северной Италии. Мы уже
приводили размеры собора в Павии (60 х
Рис. 15. Фасад романского собора в Модене.
По А.И.Комечу, более схожими являются декоры построек Боголюбского и соборов Германии265. Но размеры немецких храмов еще больше, чем ломбардских, и это исключает работу у Боголюбского императорской строительной артели – мы говорили об этом в пп. 5-6 гл. 3 в связи со строительством Долгорукого.
Из этого можно сделать следующий вывод: к Андрею от Барбароссы пришли мастера по скульптурному декору и, возможно, зодчий. Но если приход последнего и имел место, то перед ним были поставлены достаточно узкие задачи:
– разработка иконографии декора и руководство соответствующими мастерами;
– увеличение размеров и повышение качества построек.
Первую задачу зодчий, несомненно, выполнил. На постройках Андрея мы видим скульптурный декор вполне европейского уровня.
Но удалось ли зодчему выполнить вторую задачу?
В ходе ее выполнения он вынужден был исходить из возможностей местных строительных кадров, о чем свидетельствуют и знаки княжеских мастеров, идентичные на камнях Золотых ворот и Боголюбова266. А возможности местных мастеров вряд ли существенно увеличились с времен Юрия Долгорукого, поэтому в итоге зодчему Барбароссы не удалось добиться ни принципиально новой конструкции, ни ощутимо бо’льших размеров, ни высокой надежности владимирского Успенского собора. Вскоре мы увидим, что уже в 1185 году собор пришлось обстраивать высокими галереями, выполняющими функцию контрфорсов.
Про катастрофу Золотых ворот, последовавшую сразу после завершения строительства, мы уже упоминали.
Возможно,
зодчий от Барбароссы возводил и остальные постройки Андрея, но и их нельзя
назвать достижениями строительной инженерии. Большой ростовский собор (сторона
подкупольного квадрата –
Тщательный подбор для церкви Покрова белого камня, уникальные фундаменты и устройство открытой галереи вряд ли являлись «фирменным стилем» зодчего, иначе бы мы видели нечто подобное и в других его постройках. Гораздо более вероятно, что «парадная» церковь Покрова на Нерли строилась в соответствии с особым княжеским заказом, то есть авторство в отношении ее уникального облика принадлежит лично Боголюбскому. Технически же такая постройка была абсолютно доступна и зодчим времен Юрия Долгорукого.
В общем, мы вынуждены констатировать: если В.Н.Татищев прав и Фридрихом Барбароссой к Андрею был прислан зодчий, то последний выполнил поставленные перед ним задачи лишь в области декора храмов. Поэтому свидетельство В.Н.Татищева не мешает нам сделать утверждение об определяющей роли местных строительных кадров не только при Долгоруком, но и при Боголюбском.
И не зря Всеволод Большое Гнездо «не искал мастеров от Немець» и строил храмы, сопоставимые по размерам с храмами Долгорукого, увеличивая внутреннее пространство за счет пристройки закрытых галерей-папертей.
XIV
Вопрос о том, обстраивали ли свои храмы галереями-папертями Юрий Долгорукий и Андрей Боголюбский, остается неразрешенным по сей день. Никаких следов таких галерей до сих пор не найдено. Следовательно, возможны два варианта: либо их вовсе не было, либо они были деревянными. В.В.Кавельмахер, ссылаясь на наличие отлива, идущего на уровне хоров по периметру стен храмов в Переславле и Кидекше, высказывался в пользу второго варианта – деревянных папертей, которые могли опираться на этот отлив267.
В принципе, наличие такого отлива мы можем объяснить гораздо более простой причиной: строители Юрия, не имея опыта создания плавных переходов от более толстых частей стен к более тонким, сужали стены уступообразно. Значит, вряд ли этот отлив был сделан специально под галереи. Но В.В.Кавельмахер прав в том, что опираться на него галереи могли.
Но могли ли деревянные галереи-паперти быть современными храмам?
Наиболее вероятно, что Юрий и Андрей, перегружая неокрепшую экономику Владимиро-Суздальской земли огромными материальными затратами на белокаменное строительство, не могли не противиться любому нарушению архитектурной целостности своих зданий, долженствовавших выражать государственную мощь и идеологию. Поэтому если возведение деревянных галерей (в целях расширения и утепления храма) и имело место, то не при жизни соответствующего ктитора.
Всеволод Большое Гнездо, имея несравненно более прочный великокняжеский статус, вероятно, меньше нуждался в его подкреплении внешними эффектами, позволяя себе и обстройку соборов «неэстетичными» папертями, и кирпичное строительство268.
Не является исключением из общего «прагматичного» подхода Всеволода и обстройка высокими галереями Успенского собора Андрея Боголюбского во Владимире.
С одной стороны, огромная высота галерей свидетельствует о том, что эта обстройка не преследовала целей простого увеличения внутреннего пространства храма для вмещения большего числа верующих – для этого было достаточно таких галерей, как, например, в Дмитриевском соборе. С другой стороны, судя по отсутствию на Успенском соборе Всеволода «собственного» скульптурного декора (за исключением аркатурно-колончатого пояса)269, великий князь не относился к обстройке собора галереями как к самостоятельному, а тем более престижному строительству.
Н.Н.Воронин полагал, что эта обстройка была вынужденной из-за того, что в пожар 1185 года сгорели деревянные связи270 и, следовательно, галереи должны были играть роль контрфорсов.
А.И.Комеч отмечал отсутствие следов аварийного состояния собора Боголюбского271, но, скорее всего, позиции Н.Н.Воронина и А.И.Комеча не являются взаимоисключающими: выгорание деревянных связей могло и не привести к немедленному приходу собора в аварийное состояние. Весьма вероятно, что мастера Всеволода, понимая влияние связей на прочность при таком большом подкупольном пространстве, обстроили храм галереями-контрфорсами, не дожидаясь аварий. Значит, если даже эта мера и была превентивной, то все равно вынужденной.
А «архитектурный прагматизм» Всеволода в данном случае выразился в том, что он не стал сносить собор Боголюбского и строить на его месте новый, а предпочел расширить и укрепить старый.
В итоге внешние размеры и надежность конструкции Успенского собора значительно возросли. Но внутреннее пространство, несмотря на возведение дополнительных световых барабанов и пробивку в стенах арок, стало темным, тесным и лабиринтообразным, что противоречило основным принципам нарождавшейся готики.
В соборе Всеволода исчезла и «башнеобразность», сближавшая храмы Юрия и Андрея с архитектурными достижениями ранней готики и романики.
Мы не вправе применять к архитектуре, как и к искусству, слово «регресс» – архитектурное произведение может оказаться шедевром вне зависимости от примененных в нем конструктивных решений. И Успенский собор 1185–1189 годов в итоге стал весьма эффектным зданием, главенствовавшим над городом. Но «мэйнстрим» современной ему европейской архитектуры диктовал принципы доминирования внутреннего пространства, и в этом плане всеволодов собор оказался определенным «шагом назад» по сравнению не только с собором Андрея, но и с храмами Юрия.
Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.
Любое воспроизведение без ссылки на автора и сайт запрещено.
© С.В.Заграевский
ГЛАВА I: БЕЛЫЙ КАМЕНЬ И КИРПИЧ
Глава II: ГалиЧ, Кавказ и ВолжскаЯ БолгариЯ
Глава III: Суздальские мастера и романика