СЕРГЕЙ ЗАГРАЕВСКИЙ
МОЙ ХХ ВЕК
ГЛАВА 6: ЛЕНИН, ПАРТИЯ, КОМСОМОЛ
ГЛАВА 11
КРАХ БАНКА
Один и тот же сон
мне повторяться стал:
Мне снится, будто я
от поезда отстал.
Один в пути зимой
на станцию ушел,
А скорый поезд мой
пошел, пошел, пошел.
И я хочу бежать
за ним – и не могу,
И чувствую сквозь сон,
что все-таки бегу.
И в замкнутом кругу
сплетающихся трасс
Вращение земли
перемещает нас, –
Вращение земли,
вращение полей,
Вращение вдали
берез и тополей,
Столбов и проводов,
разъездов и мостов,
Попутных поездов
и встречных поездов.
Но в том еще беда,
и, видно, неспроста,
Что не годятся мне
другие поезда.
Мне нужен только тот,
что мною был обжит,
Там мой настольный свет
от скорости дрожит.
Там любят лечь – так лечь,
а рубят – так сплеча,
Там речь гудит, как печь,
красна и горяча.
Мне нужен только он,
азарт его и пыл,
Я помню тот вагон,
я номер не забыл.
Он снегом занесен,
он в угле и в дыму,
И я приговорен
пожизненно к нему.
Мне нужен этот снег,
мне сладок этот дым,
Встающий высоко
над всем пережитым.
И я хочу за ним
бежать – и не могу,
И чувствую сквозь сон,
что все-таки бегу,
И в замкнутом кругу
сплетающихся трасс
Вращение земли
перемещает нас…
Юрий Левитанский
I
Если считать с начала лета 1995 года, то ходил я по банкам за кредитами почти год, пока не “зацепился” за Рокобанк. Произошло это по достаточно случайному стечению обстоятельств.
Я отличаюсь определенной настырностью (что в бизнесе вообще-то является плюсом). Осенью 95-го меня в Рокобанке “послали” (как обычно, оказался ненадежным залог), но мне удалось еще раз пробиться к вице-президенту Русланову, сорокалетнему черноусому красавцу с повадками восточного князя, который сказал, что банк переезжает, а после переезда (месяца через три), мол, зайдите, “попробуем что-нибудь придумать”.
Обычно это было вежливой формой отказа, но банк действительно переехал в новое огромное здание в Новых Черемушках, и весной 1996 года я решил напомнить о себе. После нескольких недель “дозвона” до Русланова мне, наконец, была назначена “аудиенция”. Как ни странно, удачная.
Потом я даже понял, почему. Рокобанк отличался исключительной склочностью, и в это время Русланов в союзе с еще одним вице-президентом, Тетериным, как раз “выжил” предыдущего президента. Место последнего занял Тетерин, законченный алкоголик с прогрессирующим циррозом печени, который полностью доверился Русланову в вопросах распоряжения средствами банка.
Авторитет Русланова был почти непререкаем. “Почти”, ибо и у него были недоброжелатели, в скором времени развернувшие очередной раунд борьбы – спокойной обстановка внутри Рокобанка никогда не была.
Самое забавное, что при всем при том банк гордо входил в десятку крупнейших в стране, был главным оператором на рынке наличной валюты в России, по объему полученных западных кредитов уступал разве что Внешторгбанку, и к тому же первым из российских банков заполучил в свои акционеры ЕБРР – Европейский банк реконструкции и развития.
А весной 1996 года Русланов и его “правая рука” Ярцев, занимавший относительно скромную должность замдиректора кредитного департамента, создали дочернюю фирму Рокобанка – “Рокодом” – и стали искать для нее бизнес-партнеров.
Тут как раз подвернулся я, то есть наш с Марком холдинг “Гранит”.
“Живых денег” у банка уже тогда было мало, но зато были колоссальные западные кредитные линии – Рокобанк “славился исключительной надежностью”, и под его гарантии наши внешнеторговые контракты проплачивали практически любые крупнейшие банки мира. Ежегодно Рокобанк проверяла самая “крутая” в мире аудиторская фирма “Куперс энд Лайбрандт”, писала сугубо положительные заключения, а Запад, развесив уши, им внимал…
И вот началась совместная деятельность “Гранита” и “Рокодома”. Боюсь утомить читателя, поэтому приведу сверхсложную финансовую схему лишь в самых общих чертах: банковские гарантии Рокобанка выделялись на фирму “Рокодом”, она их выставляла западным банкам, те – инопартнерам “Гранита”, а последние поставляли “Граниту” мясо-молочную продукцию, зная, что им в случае краха фирмы “Гранит” в любом случае деньги заплатит западный банк, а потом последний получит их с Рокобанка. В этой схеме основной финансовый риск нес Рокобанк, но он был подстрахован тем, что с его стороны за “Гранитом” наблюдала доверенная фирма – “Рокодом”...
Все равно описание схемы получилось очень громоздким. И это ведь только в самых общих чертах, не касаясь ни транспорта, ни страховки, ни таможни, ни сбыта!
Непонятно, как при таких сложных схемах руководители “Рокодома”, только-только уволившиеся чиновники Внешторга, единственная “заслуга” которых заключалась в том, что они знали Русланова и Ярцева с советских времен, могли эффективно наблюдать за опытными коммерсантами – Марком и мной. Но все шло гладко – мы не были заинтересованы в порче отношений с Рокобанком и нарушении каких-либо обязательств.
Вскоре в этой схеме поменялось одно из действующих лиц. Место доверенной фирмы “Рокодом” заняла свежесозданная фирма “Рокопродукт”, а ее главой был не кто иной, как ваш покорный слуга. То есть, как ни парадоксально, получилось, что я как представитель банка “надзираю” за Марком…
II
Все это произошло не сразу, путем долгих внутрибанковских склок, в которых, кроме меня, руководства “Рокодома” и нескольких руководителей самого Рокобанка, участвовал весьма колоритный господин по фамилии Сидоров.
Ох, как Александр Михайлович Сидоров был “крут”! Будучи старше меня всего на шесть лет, он успел побывать заместителем директора какого-то крупного оборонного завода, потом занялся экспортом металла и в 1996 году возглавлял холдинг “Металтек” – один из крупнейших в России в этой отрасли. С Рокобанком он начал совместные дела за год до того – у “Металтека” и Рокобанка оказались общие интересы в Белгородском регионе.
В последнем находился крупнейший в стране ГОК (горно-обогатительный комбинат), то есть огромный разрез в земле, где открытым способом добывалась железная руда, которая потом обогащалась и поставлялась, в частности, на Магнитогорский металлургический комбинат. А там Рокобанк тоже имел свои интересы.
Какие интересы? А самые прямые: через кредитование “привязать” к себе предприятие.
Процесс “привязывания” был достаточно хитрым. В принципе, получил банк от предприятия в залог имущество или какие-нибудь средства, дал кредит – и все. Если залог надежен, то банк потом может “спать спокойно”.
А что делать, если предприятие прибыльное и для банка интересное, но “крутое” (типа упомянутого ГОКа) и вовсе не желает ничего давать в залог? Или может дать какие-нибудь роторные экскаваторы, с которыми банку потом делать абсолютно нечего?
А вот тогда и вступает в действие схема “привязывания” предприятия: пусть твой залог будет чисто номинальным, но дабы банк мог непрерывно контролировать, используешь ли ты его деньги по назначению, направь свои финансовые потоки через него, а поставки товара (в данном случае металла) – через “доверенные” фирмы банка (в нашем случае – тот же “Рокодом” или “Металтек”).
А поскольку тебя надо контролировать постоянно, что требует дополнительных затрат, то не только заплати кредитные проценты, но и поделись прибылью.
Так и получалось, что прохождение через холдинг Рокобанка финансовых потоков и товарных поставок крупнейших предприятий страны означало в дополнение к кредитным процентам огромную прибыль.
Помните термин тех времен “Семибанкирщина”? Действительно, коммерческие монстры типа МЕНАТЕПа, ОНЭКСИМа, Инкомбанка и того же Рокобанка подобным образом “подминали” самые различные отрасли российской промышленности, и только августовский кризис 1998 года смешал все карты.
Так вот, Сидоров на почве крупномасштабных совместных дел “подружился” (как мы вскоре увидим, кавычки неслучайны) с руководством Рокобанка – Тетериным, Руслановым, Ярцевым и прочими. Любые вопросы в банке он решал одним телефонным звонком и был фактически равным партнером банковских “топ-менеджеров”.
Офис
у него был великолепен – трехэтажный особняк в арбатских переулках. Летал
Александр Михайлович только “самолетом-салоном” (переделанный “Як-
Забавно, что Сидоров, при столь русской фамилии полуеврей, еще и профессиональный коммерсант, был ярым приверженцем православной религии и постоянно спонсировал какие-то храмы. Например, в Белгородской области он финансировал строительство одного из крупнейших в России соборов. Рокобанк в честь этого он “раскрутил” на немалые деньги, и даже “Гранит” пару раз по его письмам оплачивал “мелкие” расходы местного архиепископа…
Еще более забавно, что у Александра Михайловича был персональный экстрасенс, ибо он за нервные годы бизнеса нажил сердечную недостаточность и при всей своей “православности” считал лучшим лечебным средством ежевечерние сеансы медитации.
Впрочем, у Сидорова “правой рукой” в фирме был его родной брат Илья Коган (он, в отличие от Александра Михайловича, взял фамилию отца). Так вот, Илья любил повторять: “Пусть Саша мучается дурью, а Бога все равно нет”…
Тоже, кстати, любопытно: Илья Михайлович вроде бы был полной противоположностью старшему брату, имел имидж этакого “рохли”, но его выдавал столь же жесткий взгляд столь же “прозрачных” глаз. Вообще говоря, взгляд профессионального бизнесмена, а тем более российского, – это предмет отдельного психологического исследования.
III
Осенью 1996 года Сидоров сцепился с руководителями фирмы “Рокодом” за влияние на Магнитогорском металлургическом комбинате, “отодвинул” их, а попутно решил лишить их заработков, связанных с совместной деятельностью с фирмой “Гранит”, то есть с Марком и мной.
Сделал он это грамотно – сначала “вбил клин” между мной и руководством “Рокодома”, а потом предложил мне создать и возглавить фирму “Рокопродукт” (в статусе одной из дочерних фирм Рокобанка) и вести все дела с “Гранитом” не через “Рокодом”, а через “Рокопродукт”. Более того – ухитрился согласовать это с Руслановым и Ярцевым. Как последние смирились с отстранением от “Гранита” их детища, “Рокодома”, до сих пор не понимаю. Видимо, ведя с Сидоровым гораздо более крупные дела, решили по мелочам не ссориться.
Для меня со стороны Сидорова это было “предложением, от которого невозможно отказаться” (прямо по “Крестному отцу”). Я согласился, зарегистрировал фирму “Рокопродукт”, стал ее директором и начал работать в тесном контакте с Сидоровым.
Он решил “привязать” к себе и Рокобанку пищевую промышленность Курской и Белгородской областей, а для этого ему был нужен квалифицированный специалист, каковым считался я. В рамках деятельности фирмы “Рокопродукт” мое партнерство с Сидоровым формально было равным – пятьдесят на пятьдесят, а фактически я у него был чем-то вроде “младшего партнера” по одному из направлений – пищевой промышленности.
Несомненно, зима 1996–97 годов была вершиной моей коммерческой “карьеры”, личного благосостояния и “социального статуса”. Полеты с Сидоровым на “самолетах-салонах”, подача автомобилей к трапу самолета, приемы у губернаторов, лучшие рестораны, лучшие номера в лучших гостиницах, при желании лучшие “девочки” и прочее.
Про предприятия я не говорю, их директора перед потенциальными инвесторами лебезили и принимали нас на наивысшем уровне, а например, директор колоссального белгородского горно-обогатительного комбината, царь и бог в городе, когда самолет Сидорова взлетал, стоял со всей своей свитой и охраной в конце взлетной полосы и махал рукой вслед удаляющемуся самолету.
Жил я в это время за городом, снимал весьма дорогой отдельный домик в подмосковном санатории “Отрадное”, причем Сидоров постоянно удивлялся, как это я езжу без шофера и без охранника, а еще и снимаю дачу в каком-то санатории вместо того, чтобы переехать в правительственный “Сосновый Бор”, где в огромных коттеджах жили он, Тетерин и Русланов, а недалеко как раз был свободный коттедж “чуть поменьше”...
Странно, но у меня уже тогда было ощущение краткости и ирреальности подобного стиля жизни, и некая интуиция меня удерживала от безумных денежных трат типа аренды коттеджа в “Сосновом Бору”, покупки престижной иномарки и немедленного переезда в суперофис Сидорова на Арбате, где мне предлагалась половина этажа. Наоборот – я старался заработанные деньги откладывать на “черный день”, а в том, что он настанет, я почему-то не сомневался.
Так я и ездил на относительно недорогой “Хонде”, сидел в нашем с Марком офисе на Тишинке и говорил Сидорову, что таковы мои привычки “старого мафиози-мясника” – не светиться.
Кстати, действовало, еще и вызывало уважение. “Профессионал”…
А свой “сухой закон” на постоянных “возлияниях” сидоровского окружения я объяснял тем, что “отпил свое на мясокомбинатах, а теперь пить не могу из-за гипертонии”, и это тоже действовало – на меня не обижались. Впрочем, в этом случае я душой и не кривил.
Марк Дмитриев смотрел на мой альянс с Сидоровым крайне нервно. Формально ему обижаться было не на что – импорт мясных и молочных продуктов исправно финансировался, я целыми днями как пропадал в Рокобанке, так и продолжал пропадать… Но чисто по-человечески он, конечно, ощутил, что я увлекся мощной и неординарной личностью Сидорова.
Было ли со стороны Марка это ревностью – наверное, да. И после ряда конфликтов с ним я все-таки решил переехать к Сидорову на Арбат, но тут произошла очередная случайность, помешавшая мне это сделать и восстановившая мои отношения с Марком. А конкретно – в апреле 1997 года в Рокобанке произошла новая вспышка борьбы за власть, на сей раз между Руслановым и Сидоровым.
IV
Сидорову всегда очень не нравилась моя самостоятельность в общении с банкирами – Руслановым и Ярцевым, и когда он начал борьбу за безраздельную власть в Рокобанке, я оказался “ненадежным элементом”, и он решил от меня избавиться.
Нет, ни в коем случае не физически. Саша, как ни странно, несмотря на множество громких слов, вряд ли был способен на какое-либо “физическое” решение проблем. Возможно, конечно, что он и был способен, но всегда предпочитал не переводить “холодную” войну в “горячую”, а тем более со мной, не до конца понятным ему человеком из мира продуктового бизнеса.
Откровенно говоря, не знаю, что именно не поделили Русланов с Сидоровым. Думаю, что сферы влияния на тех же металлургических комбинатах.
А для меня этот конфликт имел следующие последствия: Сидоров в один прекрасный день, встретившись со мной и Марком Дмитриевым, предложил мне передать пакет акций фирмы “Рокопродукт”… Марку, общее руководство фирмой – тоже, а самому остаться чем-то вроде исполнительного директора.
У нас с Марком были серьезные трения, но предложение Сидорова прозвучало настолько странно и неожиданно (чуть ли не накануне я с Сашей сидел до одиннадцати вечера и обсуждал планы дальнейшей работы), что Марк заподозрил какой-то подвох и предпочел “сыграть” на моей стороне. Это выражалось в том, что он не сказал Сидорову ни “да”, ни “нет”, и предложил еще раз встретиться для того, чтобы обсудить перспективы совместной работы.
А я отправился прямиком к Русланову, в течение получаса пробился на прием (что было непросто, но тут случай был экстренный) и сообщил, что, дескать, обижают, “Рокопродукт” отбирают, работать не дают, и вообще, если Русланову нужна помощь, то я всегда пожалуйста, а если нет, так я без работы не останусь.
Риск в занятии мною жесткой позиции “против Сидорова”, конечно, был – я не знал, продолжают дружить Русланов с Сидоровым или нет. Но оказалось, что не продолжают, хотя Сидоров на той достопамятной встрече с Марком пытался нас убедить в обратном.
Русланов мне немедленно предложил “повышение” – возглавить стопроцентную дочернюю фирму банка, что означало статус практически полноправного сотрудника банка с зарплатой на уровне директора департамента. Я согласился. Отказаться и бросить бизнес тогда (а момент был удобным) у меня почему-то мысли не возникло – так захватили интриги…
А что касается “альянса” Сидорова и Марка, то он, как и предполагалось, был со стороны Александра Михайловича чистой “показухой”, – ему было не до пищевой промышленности, с металлургией бы разобраться... Их переговоры шли вяло и через пару недель прекратились сами собой.
Вскоре я торжественно объявил Русланову и Ярцеву, что “г-н Дмитриев прекратил общение с Сидоровым и дал согласие продолжать работать с Рокобанком”. Все были очень довольны, Марк нанес в банк визит и был всячески обласкан.
Дабы не тратить время на регистрацию новой фирмы, Русланов “отдал” мне существовавшую аж с 1991 года стопроцентную дочернюю фирму Рокобанка – “Рокосплав”. На ней висели несколько “хвостов” в виде выделявшихся когда-то кредитов и нескольких тонн металла на складе, но за старые кредиты я, естественно, не отвечал, а металл ухитрился быстро продать – просто посадил своего заместителя на телефон, и он через пару недель нашел покупателя. Металлу было больше года, цену я установил почти без учета инфляции, то есть очень дешевую, и формально даже получил какую-то небольшую прибыль.
Словом, и с Марком, и с Руслановым все пошло как раньше, за одним исключением – в банке кончились деньги.
V
Наверное, кончились они еще не совсем, но, видимо, каждый “выжитый” член руководства Рокобанка что-то “уносил с собой”. Да и если бы не уносил, все равно в банке имел место невообразимый кавардак, – предприятия, особенно акционеры банка, грамотно играли на разногласиях в руководстве и не спешили возвращать взятые кредиты. Да и проценты платили крайне неисправно.
С уходом из банка Сидорова ситуация отнюдь не стабилизировалась.
Президент Тетерин был хотя и алкоголиком, но человеком хитрым и неглупым, и прекрасно понимал, что руководить многосотенным склочным коллективом Рокобанка можно только по принципу “разделяй и властвуй”. Чрезмерное усиление Русланова его не устраивало, и во время многомесячных лежаний Тетерина в больницах и.о. президента был не Русланов, а другой вице-президент, Остапов, который в конфликте Русланова и Сидорова, как потом выяснилось, был на стороне последнего.
В частности, в фирме “Рокосплав” я наводил порядок, будучи в ранге “и.о. директора”, ибо приказ о моем назначении несколько месяцев пролежал у Остапова на столе, – он его принципиально не подписывал, Русланов подписывать “кадры” не имел права, а Тетерин постоянно лежал в больнице.
Но в конце лета 1997 года Остапов предпринял смелый шаг, который его и погубил. В один прекрасный день он пошел к руководству Центрального Банка и рассказал, что Тетерин спился и банком не руководит, Русланов и Ярцев выдают необеспеченные кредиты, банк несет убытки и вообще находится на грани краха, поэтому вышеуказанных господ надо срочно отстранить от руководства и ввести “временное управление” Центрального банка.
Ему, видимо, не поверили и “стукнули” Тетерину, ибо последний на следующий же день приехал из больницы в банк и подписал приказы: первый – об увольнении Остапова и его сторонника, директора кредитного департамента, а второй – о назначении Русланова исполняющим обязанности президента и Ярцева – директором кредитного департамента. А потом уехал болеть дальше.
Естественно, приказ о моем назначении директором фирмы “Рокосплав” был подписан Руслановым очень скоро.
Как я уже говорил, директор стопроцентной дочерней фирмы считался сотрудником Рокобанка в ранге директора департамента, то есть принимался на работу банковским отделом кадров, получал в банке немалую зарплату (в дополнение к зарплате в самой фирме) и даже прикреплялся к какой-то элитной поликлинике. В последней, впрочем, я ни разу не успел побывать. Было не до болезней...
Как и положено при приеме на работу, я заполнил анкету для отдела кадров. А поскольку я никаких анкет не заполнял уже лет десять, то сильно позабавился, когда в пришедшем в Рокобанк из советских времен “личном листке учета кадров” на загранпоездки было выделено всего три строчки, причем надо было указывать, где был, когда и с какой целью. К тому времени я успел немало поездить и в командировки, и на отдых, и коротко написал: “Бывал в Венгрии, Германии, Болгарии, Израиле, Италии, Великобритании, Греции, Мальте, Турции, Швейцарии, Франции, Нигерии, Голландии, Испании, Португалии, Австрии, Финляндии”…
Впрочем, особо позабавиться не удалось, так как я, перечисляя эти многочисленные поездки, понял, что не “вынес” из них ничего, кроме смутного общего впечатления от стандартных туристических “достопримечательностей” и воспоминаний о пятизвездочных отелях, ресторанах, пляжах и безумных гонках по автобанам. Исключением была одна поездка в Стамбул-Константинополь в 1994 году, но я ездил один и специально для того, чтобы смотреть архитектуру. А остальное – вполне “новорусское” времяпрепровождение.
Помню легкий холодок по коже: как же глубоко меня затянуло...
VI
Начался мой последний период работы и в Рокобанке, и в бизнесе.
Осенью 1997 года я, уже в ранге почти полноправного представителя Рокобанка, пустился в самостоятельное плавание. Моей задачей было искать надежных партнеров в пищевой и сельскохозяйственной отраслях, вступать с ними в совместную деятельность, вместе разрабатывать бизнес-планы и “выбивать” под них финансирование в Рокобанке.
В случае получения клиентом финансирования я должен был следить, как бы он не “откололся” и не прикарманил деньги. В случае опасности подобных инцидентов я был обязан немедленно ставить в известность руководство банка, дабы они “надавили” на клиента при помощи службы безопасности, почти сплошь состоявшей из отставных полковников “силовых структур”.
Весьма неприятным оказалось то, что когда я возглавил фирму “Рокосплав”, моим куратором оказался не Ярцев, а директор департамента финансовых рынков Ларионов, – вклад Рокобанка в акционерный капитал фирмы “Рокосплав” относился к его компетенции. Эта ситуация немедленно стала поводом для множества интриг, ибо я привык иметь дело с директором кредитного департамента Ярцевым и продолжал все вопросы решать с ним, а Ларионова это раздражало.
Думаю, что с “политической” точки зрения это было моей ошибкой – у Ярцева была своя доверенная фирма, тот самый “Рокодом”. С руководством последнего после “развода” с Сидоровым мне удалось помириться, но былой дружбы, конечно, уже не было. Но бизнес есть бизнес: пока финансирование шло, нарушать схемы взаимоотношений было вредно и неправильно, поэтому я продолжал, как и раньше, работать со связкой “Ярцев-Русланов”.
Любопытная была пара! Пятидесятилетний Ярцев, бывший внешторговец, маленького роста, как бы милейший, как бы добрейший, как бы демократичный и относительно доступный для посещений господин был полной противоположностью высокому сорокалетнему красавцу Русланову, отличавшемуся невообразимой вельможностью, к которому надо было записываться на прием за неделю и потом все равно часами ждать в приемной…
Но как эти господа вкалывали! Ни в коммерческой сфере, ни в госконторах, ни в других банках мне не приходилось видеть, как люди каждый день приходят на работу в 8.30 утра и уходят не раньше девяти вечера, а то и засиживаются до глубокой ночи. Впрочем, Русланов приезжал чуть позже – в 8.45, хотя вряд ли ему было легче от этих пятнадцати минут…
Бывало, что я с Ярцевым встречался в банке в 8 утра, бывало, что с Руслановым в… час ночи, причем тоже в банке. Но для меня эти случаи были эпизодическими, а для них – почти нормой. Я, кстати, понимаю, почему руководители Рокобанка работали в таком безумном режиме: из-за постоянных интриг они никому не доверяли и все контакты своей колоссальной организации замыкали на себя.
А какой в банке была обстановка, говорит такая деталь: “тонкие” финансовые схемы или возникавшие внутрибанковские “ЧП” я с Руслановым и Ярцевым чаще всего обсуждал, прогуливаясь по коридору или по холлу, ибо они боялись, что их кабинеты прослушиваются. И кем – не МВД или прокуратурой, а собственной службой безопасности!
Мой ровесник Ларионов в целях защиты от прослушивания обычно громко включал магнитофон – вроде бы встретились два молодых человека, сидят, слушают классическую музыку, о чем-то под нее тихо беседуют…
Ларионову я, кстати, благодарен. На первых порах у нас с ним были прекрасные отношения, и я от него под музыку Бетховена узнал много полезного о внутрибанковской “кухне”. Но все серьезные вопросы я по-прежнему решал через Ярцева, и Ларионов в один прекрасный день ранней весной 1998 года все-таки не выдержал и перешел со мной в открытую конфронтацию, то есть предложил написать заявление об уходе по собственному желанию.
Я бы, кстати, написал с удовольствием – уже тогда мысль о покидании бизнеса меня грызла “по полной программе”, но у меня был ряд незакрытых обязательств, и я немедленно “пожаловался” Русланову (кажется, тогда уже занявшему место президента Тетерина). Русланов встал на мою сторону и “осадил” Ларионова. Самое забавное, что демарш со стороны последнего, похоже, имел дополнительный стимул – у меня был роман с элегантной дамой из его департамента, на которую он сам имел виды…
VII
Но это было несколько позже, а осенью 1997 года я начал поиск “надежных партнеров для Рокобанка”.
Надо сказать, что мой самостоятельный поиск немедленно превратился в разгребание сомнительных проектов, которые в неимоверном количестве мне стали “спихивать” то Русланов, то Ярцев, то Ларионов. Они же мне начали “рекомендовать” принять на работу в фирму “Рокосплав” то одного, то другого их знакомого, но это меня как раз не беспокоило – штатное расписание позволяло, а среди рекомендованных оказывались на редкость грамотные и “хваткие” люди.
Но заваливание фирмы “Рокосплав” сомнительными проектами стало вызывать тревогу. В свое время Сидоров, проводя со мной “разъяснительную беседу” о бесполезности моих частых визитов в банк, предупреждал: “Сережа, банкирам ты не нужен, у них есть свои схемы работы и они тебя в них никогда не включат, они будут использовать твои проекты в своих целях, а тебе будут спихивать всякую дрянь”. Вынужден констатировать, что умный и многоопытный Сидоров в итоге оказался прав.
Тем не менее, к началу 1998 года мне удалось из десятков (!) действительно бесперспективных начинаний вычленить три, с реальными перспективами и доходностью: птицеводческая отрасль (была возможность “привязать” к Рокобанку большинство подмосковных птицефабрик), розлив вина в Беларуси (это было весьма выгодно за счет льготного налогообложения) и производство строительного герметика на НПО имени Лавочкина. Последнее к пищевой отрасли никак не относилось, и даже не помню, кто из банкиров “вывел на меня” инициаторов этого проекта.
И это, повторяю, из десятков начинаний! А каждое надо было проверить, съездить на место, разобраться в ситуации, изучить бизнес-план, финансовую схему, причем далеко не всюду я мог послать кого-то из сотрудников – обычно приходилось хоть раз, но съездить самому.
К сожалению, “коэффициент полезного действия” невысок у большинства бизнесменов – из десятка встреч реальный результат приносят две–три. Остальные, впрочем, не совсем пропадают попусту, они дают ориентацию в предмете и некий опыт.
Но в случае Рокобанка количество бесперспективных встреч и поездок переходило допустимые границы, ибо большинство моих потенциальных партнеров не воспринимало мои слова как истину в последней инстанции и постоянно ходило на прием к Ярцеву, а то и к Русланову – не мог же я это им запретить! Банкиры их выслушивали, потом звонили мне и недовольно говорили, что, дескать, опять был такой-то, у него есть какие-то новые предложения, ты уж с ним разберись, а то он меня “достал”… И все по новому кругу.
VIII
А самое главное, что даже из реальных начинаний не заработало ни одно, ибо в начале 1998 года в Рокобанке деньги кончились полностью и окончательно.
Было крайне неприятно, что напрямую мне никто об этом не сказал – ни Русланов, ни Ярцев, ни Ларионов. Говорилось примерно следующее: “Вот-вот, сейчас, на следующем кредитном комитете твой проект обязательно рассмотрим! Ай-ай-ай, кредитный комитет успел рассмотреть только два первых проекта, а твой в повестке дня был третьим! Ай-ай-ай, Ярцев был в командировке, а без него твой проект не стали рассматривать, ибо только он был в курсе деталей”… И так неделями, если не месяцами.
Вся эта ситуация стала напоминать мои бесплодные хождения по банкам в 1995 году, с той лишь разницей, что в 1998-м я ходил не в разные банки, а в один, был не посторонним коммерсантом, а почти полноправным сотрудником Рокобанка, да еще и считался “человеком Русланова”. Многочисленные клерки среднего звена (начальники управлений и отделов) со мной общались “по-свойски” и тоже удивлялись, что все проекты тормозятся, причем не у одной фирмы “Рокосплав”.
В это время мое положение было странным и половинчатым. Я по-прежнему занимал совместно с Марком офис на Тишинке, целыми днями пропадая в банке. Банкиры много месяцев тянули с предоставлением мне офиса в здании банка под тем предлогом, что фирме “Рокосплав” одной – двух комнат мало, и надо строить отдельный офис, на что требовалось особое финансирование, которого, естественно, не было. Разрабатывались проекты постройки нескольких перегородок то в ненужном холле банка, то в недостроенном актовом зале. Я встречался со строителями, тратил на это время…
Командировки стали реже, ездил я чаще всего по Подмосковью – еще не умерла надежда “привязать” к Рокобанку птицефабрики Московского региона.
А еще мы с Марком начали совместный проект в Калужской области. В потрясающей красоты месте (в лесах недалеко от Оки) в советские времена был построен колоссальный молочно-консервный комбинат, а в 1997 году он был в том же состоянии, что и большинство предприятий, выстроенных без учета местных возможностей. Считалось, что на этот комбинат будет свозиться молоко с нескольких близлежащих областей, а в начале девяностых и связи между областями нарушились, и количество скота резко сократилось. Вот и вышло, что комбинат фактически простаивал и “пробавлялся” эпизодическими завозами молока из близлежащих колхозов.
Откровенно говоря, такой нищеты, как в этом отдаленном уголке Калужской области, я больше нигде не встречал. Например, взрослые за хлебом детей не посылали – был реальный риск, что они не донесут хлеб до дома и съедят по пути. А автомобилей было настолько мало, что о них напоминали, в основном, колеса от “Жигулей” на крестьянских телегах. Впрочем, нет – ездили “Волги” районного начальства и милицейские “УАЗики”.
Было
забавно, что истомленные долгим бездействием местные гаишники вычисляли время
проезда московских коммерсантов, выставляли где-нибудь временный знак “
На комбинате появление москвичей, потенциальных инвесторов, было встречено с огромной радостью, а когда еще был сделан популистский шаг – выплата фирмой “Гранит” зарплаты сотрудникам комбината (кстати, очень небольшой) – на общем собрании в конце 1997 года огромным большинством голосов директором комбината был избран “наш кандидат”, член совета директоров “Гранита” Владимир Хаткулов.
Преодолев при помощи тогда еще сильного авторитета Рокобанка сопротивление “заезжим москвичам” со стороны местных администраций, я занялся своими делами, а Марк – своими, оставив Володю “на хозяйстве” под Калугой. Молоко на комбинат пошло не только из соседних колхозов, но и из дальних хозяйств области – комбинат стал платить за продукцию вовремя.
Вот тут бы и начать инвестиции в восстановление мощной импортной линии по производству сгущенки, но в Рокобанке денег уже не было. Проект “динамили” вместе со всеми остальными. Но Хаткулов, хотя и неохотно, но торчал в Калужской области, кормил комбинат обещаниями скорых инвестиций, получал от колхозов молоко, организовывал на комбинате его переработку в молочный порошок, продавал его в Москве на хладокомбинаты по старым связям “Гранита”, и в итоге кормил комбинат не только обещаниями, но и какой-никакой зарплатой.
IX
Последний взрыв интриг в банке имел место в начале 1998 года, когда Русланов, наконец, убедил крупнейших акционеров в том, что президент Тетерин неспособен руководить банком. Так оно, в общем, и было – последний был совсем плох, и перспективы казались радужными: вот сейчас Русланов все возьмет в свои руки, и сразу в банке появятся деньги…
Русланов стал президентом, Ярцев и Ларионов – вице-президентами, но деньги так и не появились. Как сейчас помню, Русланова общее собрание акционеров утвердило в должности президента 30 апреля, а 7 мая в банке было введено “временное управление”. По закону, Центральный Банк России в случае угрожаемого положения с финансами любого российского банка имел право отстранить президента и поставить руководить “своего” человека.
Не знаю, какие “тайны мадридского двора” имели место. Возможно, банк непрерывными сменами руководства действительно был доведен “до ручки”. Возможно, эти смены дали ЦБ возможность найти среди крупнейших банков “слабое звено” – Рокобанк – и захватить его вместе с оставшимися финансовыми средствами. Был ли Русланов в курсе готовящейся акции со стороны ЦБ? Была ли эта акция спланирована и осуществлена им самим? Было ли это местью со стороны Сидорова? Или Остапова? Или Тетерина?
Вариантов много. Наверное, никто никогда не узнает, кто на самом деле “обрушил” Рокобанк и фактически создал прецедент августовского дефолта.
Ведь возможен и “государственный” вариант: на Рокобанк было выделено иностранных кредитов более чем на миллиард долларов, и вполне вероятно, что на его примере проверялась реакция Запада на потерю вложенных денег. Видимо, “эксперимент” прошел удачно, если несколько месяцев спустя, в августе 1998 года, ограбление Запада произошло уже в масштабах страны.
На эту тему могу сказать: неудивительно, что любые инвестиции Запада в российскую экономику обречены на скорую потерю. Наши профессионалы так обведут наивных иностранцев вокруг пальца, что никакие международные супераудиторы типа “Куперс энд Лайбрандт” не выявят ни одного нарушения. Интересно, подорвал ли доверие к последним крах Рокобанка, который они в течение многих лет проверяли вдоль и поперек (в банке было даже несколько кабинетов, где постоянно находились их эксперты) и писали исключительно положительные заключения? Не растеряли ли они свою клиентуру?
Попутно с Западом оказались ограблены миллионы россиян, но тут у нашего государства был большой опыт еще со сталинских времен. Слава Богу, в Рокобанке хотя бы практически не было вкладов населения...
А лично меня все это поставило не то чтобы в плохое – в отвратительное положение. В мае – июне 1998 года весть о временном управлении в Рокобанке прокатилась по всем нашим партнерам, и нас стали “кидать” всюду при первой же возможности.
Все усугублялось тем, что я не был вовремя проинформирован о трудностях в банке и, соответственно, не имел возможности грамотно выстроить политику в отношении чиновников и коммерсантов, с которыми приходилось иметь дело. Вместо того, чтобы завязывать “неформальные” отношения, похожие на мою “тусовку” 1993–94 годов на мясокомбинатах, я выступал в качестве представителя одного из крупнейших российских банков, то есть вынужден был “играть в крутизну”. К тому же последнее мне всегда было органически неприятно, а профессионалы прекрасно чувствуют фальшь.
Были исключения, но вместе с крахом Рокобанка мой имидж неизбежно упал – слишком тесно стало связываться мое имя именно с фирмой “Рокосплав”. А на перестройку политики времени не было – я узнал о введении в Рокобанке “временного управления” одновременно со всем деловым миром...
И если в отношении совладельца мясо-молочного холдинга люди инстинктивно воздерживались от непорядочных (с точки зрения бизнеса) поступков, то в отношении директора дочерней фирмы гибнущего банка – конечно же, нет.
X
Все это длилось до начала сентября 1998 года.
Августовский кризис, обрушивший финансовый рынок и разоривший полстраны, поставил все точки над “и”, у банкиров отпала необходимость делать вид, что есть шанс на санацию Рокобанка, начался процесс банкротства, и люди стали увольняться в массовом порядке.
Высшее руководство Рокобанка возглавило новый банк и, наверное, неплохо себя чувствует, а с большинством сотрудников – “средним классом” – произошло то же, что со всей страной: резкое снижение доходов и крушение надежд на будущее.
Коммерсанты пострадали меньше – они не настолько зависели от финансовых рынков, и скачок инфляции ударил лишь по тем, кто за спокойные 1996–98 годы “расслабился” и перестал привязывать свои цены к доллару. Выжил и холдинг Марка, хотя резко сократил обороты и в начале 1999 года стал понемногу переориентироваться на финансово-юридическую деятельность. Но, например, все наши труды по восстановлению молочно-консервного комбината в Калужской области пошли прахом – узнав о проблемах в Рокобанке, руководство области моментально парализовало работу комбината, начав процесс банкротства.
Против Хаткулова было возбуждено уголовное дело, ибо он, услышав о крахе банка, почувствовал “слабину” и начал приторговывать “левой” продукцией в свой карман. Узнав о возбуждении дела, он скрылся.
В Москву приехал РУБОП из Калуги с целью провести в нашем с Марком офисе обыск, мне пришлось “решать вопросы”, как в недобрые старые времена, причем это было весной 1999 года, то есть я уже был председателем Профсоюза художников.
Единственное, чем этот визит всех позабавил, – следователь, крупная и пышная дама в майорском чине, оказалась с нестандартными сексуальными наклонностями и приставала к Елене – главбуху Марка. А вообще-то все это было крайне неприятно, ибо они приехали со стопкой чистых ордеров, заранее подписанных местным прокурором, и могли наделать много чего. Но в итоге все вопросы удалось решить, и даже Хаткулов, сообразивший, что лучше “найтись”, в итоге отделался легким испугом и сравнительно небольшими расходами…
Были и более мелкие проблемы, связанные с “переходным периодом”, но они, слава Богу, разрешились столь же благополучно. Хотя при наихудшем развитии событий любая из этих проблем могла бы привести к катастрофическим последствиям – бизнес есть бизнес.
И в августе – сентябре 1998 года я все-таки решился его бросить.
В условиях стабильно работающей фирмы “выйти из игры” обычно непросто, но крах банка создал для этого уникальную возможность.
XI
В моей “биографии художника” был такой специфический эпизод: однажды, уже в 1999 году, на одной из моих выставок к дежурному искусствоведу подошла какая-то дама и высказала предположение, что бизнесмен Заграевский писал такие яркие и сочные картины, чтобы отвлечься от мысли, что его в любой момент могут убить.
Искусствовед поохала, долго не хотела мне об этом рассказывать, а рассказав, была весьма удивлена, когда я с этим утверждением вполне согласился. На открытии следующей выставки я даже прочитал по этому поводу стихотворение Вознесенского:
Вечером, ночью, днем и с утра
Благодарю, что не умер вчера.
Пулей противника сбита свеча.
Благодарю за священность обряда.
Враг по плечу – долгожданнее брата,
Благодарю, что не умер вчера.
Благодарю, что не умер вчера
Сад тот и домик со старой терраской,
Был бы вчерашний, позавчерашний,
А поутру зацвела мушмула!
И никогда б в мою жизнь не вошла
Ты, что зовешься греховною силой –
Чисто, как будто грехи отпустила,
Дом застелила – да это ж волшба!
Я б не узнал, как ты утром свежа!
Стал бы будить тебя некий мужчина,
Это же умонепостижимо!
Благодарю, что не умер вчера.
Проигрыш черен. Подбита черта.
Нужно прочесть приговор, не ворча.
Нужно, как Брумель, начать с “ни черта”.
Благодарю, что не умер вчера.
Существование – словно сестра.
Не совершай мы волшебных ошибок,
Жизнь – это точно любимая, ибо
Благодарю, что не умер вчера.
Ибо права не вражда, а волшба,
Может быть, завтра скажут “пора”,
Так нацарапай с улыбкой пера:
“Благодарю, что не умер вчера”.
Но жить по принципу “благодарю, что не умер вчера” в теории можно сколь угодно долго, а на практике рано или поздно начинаешь задумываться: пусть не вчера, но если все-таки сегодня или завтра? Что тогда?
По Карлосу Кастанеде это называлось “использовать смерть в качестве советчика”. И совет “моей” смерти был однозначен: “Если мы с тобой встретимся сегодня или завтра, то уже через год никто, кроме твоих родителей, любимой женщины и пары – тройки друзей, о тебе не вспомнит, ибо у всех много дел и им не до тебя. Так что думай, братец, сам”…
Некоторое время я “моей” смерти отвечал примерно следующее: “Спасибо за совет, я все это знаю, вот еще немного, еще чуть-чуть – и брошу бизнес, и займусь исключительно искусством. Но ты же понимаешь, что не могу я его бросить прямо сейчас, когда на мне завязаны такие-то интересы, такие-то деньги, такие-то партнеры. С тобой же, дорогая, очень скоро встречусь, если брошу все сейчас. Так что подожди”…
Так мы с ней и “прождали” еще несколько лет.
“Моя” ситуация оказалась доведена до крайней логической точки в ничем не примечательном фильме, который я видел по телевизору году этак в 1995-м, причем даже названия не помню.
Главный герой – пожилой, лет пятидесяти, профессиональный киллер. Работает он на гнусного мафиози, хотя и сам, конечно, не ангел. Скольких людей он за свою долгую трудовую жизнь “завалил” – не сосчитать. А параллельно он занимается живописью, мечтает бросить киллерскую “работу”, уйти “на покой” и, наконец, провести свою первую выставку. В один прекрасный день он приходит к шефу и просит его “отпустить”. Тот ему говорит, что, конечно, он это заслужил, но вот одно последнее задание – и все…
Не помню, в чем состояло это последнее задание, оно, как водится, было сверхсложным, кто-то пытался героя фильма то ли перекупить, то ли убить… В итоге герой как-то задание выполняет, и то ли шеф, то ли его преемник (кажется, шефа убили) его “отпускает”. Дескать, ты чист от обязательств перед “организацией” и свободен.
И вот “хеппи энд”: выставка, великолепный зал, множество зрителей, репортеры…
Уже тогда, помню, у меня возник резонный вопрос: как это на выставку никому не известного художника сразу пришло столько людей? И даже если он не пожалел денег на рекламу, то как он себя “преподносил”, чтобы заинтересовать публику? Как бывшего киллера? Тогда почему его окружали репортеры, а не полицейские?..
Но, видимо, именно из-за этого сомнительного “хеппи энда” я в очередной раз задумался: а когда все-таки я? Ведь в пятьдесят – не успею “раскрутиться”! А в сорок? А в тридцать пять?..
XII
Есть такое понятие “возраст Христа”. Не могу сказать, что в нем есть что-то магическое, хотя мнение множества поколений о том, что с мужчиной в тридцать три года происходит некий перелом, создает определенную психологическую (а то и энергетическую) подоплеку. Примерно то же самое происходит, например, с гороскопами: когда тебе с детства твердят, что поскольку ты по Зодиаку Лев, а по году Дракон, у тебя должен быть сильный характер и горячий темперамент, – в итоге нечто подобное имеет тенденцию формироваться…
20 августа 1997 года мне исполнилось тридцать три и, соответственно, я находился в “возрасте Христа” еще год. “Августовский кризис” произошел 17 августа 1998 года, то есть через три дня мне должно было исполниться тридцать четыре. Слава Богу, не только “должно было”, но и благополучно исполнилось.
Осенний вечер был. Под звук дождя стеклянный
Решал все тот же я – мучительный вопрос,
Когда в мой кабинет, огромный и туманный,
Вошел тот джентльмен. За ним – лохматый пес.
На кресло у огня уселся гость устало,
И пес у ног его разлегся на ковер.
Гость вежливо сказал: “Ужель еще Вам мало?
Пред Гением Судьбы пора смириться, сьор”.
“Но в старости – возврат и юности, и жара…” –
Так начал я, но он настойчиво прервал:
“Она – все та ж: Линор безумного Эдгара.
Возврата нет. – Еще? Теперь я все сказал”.
И странно: жизнь была – восторгом, бурей, адом,
А здесь – в вечерний час – с чужим наедине –
Под этим деловым, давно спокойным взглядом,
Представилась она гораздо проще мне…
Тот джентльмен ушел. Но пес со мной бессменно.
В час горький на меня уставит добрый взор,
И лапу жесткую положит на колено,
Как будто говорит: “Пора смириться, сьор”.
Александр Блок написал это стихотворение в 1912 году. Поясню, что “Линор безумного Эдгара” – героиня знаменитого стихотворения Эдгара По, того самого, где герой с Линор расстался, страдает, мечтает ее найти, а потом к нему прилетает ворон и повторяет слово, вошедшее в историю: “Nevermore”. Последнее означает “больше никогда”, но по-русски это звучит как-то не столь зловеще и безнадежно, да и не похоже на воронье каркание…
Но принципиально другое. Блок ощущал старостью возраст в… 32 года – именно столько ему было в 1912 году. И это Блок, статный цветущий красавец, никак не ассоциировавшийся у окружающих со своими стихами!
А у Мандельштама в стихотворении “1 января 1924 года”:
Два сонных яблока у века-властелина
И глиняный прекрасный рот,
Но к млеющей руке стареющего сына
Он, умирая, припадет...
“Стареющем сыну”, Осипу Эмильевичу, на следующий день (2 января 1924 года) должно было исполниться 33.
Не могу сказать, что я свой возраст когда-либо воспринимал как старость. Напротив, я и в 1998 году ощущал, и сейчас ощущаю себя абсолютно молодым и, говоря штампами, “полным сил”. Более того, я придерживаюсь принципа “наши годы – наше богатство”.
Но пуле в голове все возрасты еще более покорны, чем любви, и именно поэтому я решил больше судьбу не искушать. “Пред Гением Судьбы пора смириться, сьор”…
– А почему так мрачно – пуле в голове?
Да потому, что я, работая в огромном гибнущем Рокобанке, оказался в крайне неприятной ситуации. Я со своей солидной должностью директора дочерней фирмы и ничтожным реальным влиянием в любой момент мог оказаться именно тем человеком, который “попадал под раздачу”. Например, захотел кто-то всерьез припугнуть банкиров – пожалуйста: сегодня директор вашей дочерней фирмы, а завтра – вы…
Во времена мясного бизнеса это было, как ни странно, менее актуально, хотя и там кто-то, желая “надавить” на Марка, мог это сделать ценой его партнера. Но чтобы разобраться, кто из нас с Марком за что отвечал, требовалось время и долгие переговоры. А за это время мы и сами могли понять, что к чему, и принять меры предосторожности.
А в случае с банком ситуация была для меня абсолютно непредсказуемой. Мужчина не должен бояться смерти, но использовать смерть в качестве советчика необходимо.
XIII
Приняв решение из бизнеса уходить, я, естественно, сделал все возможное, чтобы не оставлять за собой “хвостов” в виде незавершенных дел, и в августе 1998 года я надеялся, что их не будет. Момент для ухода был действительно уникальным, и грех был им не воспользоваться.
В сентябре я окончательно все завершил, попрощался с банкирами (они тоже “паковали чемоданы”) и занялся организацией своей первой персональной выставки.
Но в один “прекрасный день” поздней осенью того же года мне позвонил отец (он в это время ненадолго приехал из Германии в Москву по делам). Он сказал, что к нему приходили из Рокобанка два пожилых господина, сообщили, что я якобы должен банку огромную сумму денег, и просили передать, чтобы я им позвонил. Вели эти господа себя крайне корректно, хотя и задавали “угрожающие” вопросы вроде: “А женат ли он? А есть ли у него дети?”
К чести отца будь сказано, что он воспринял происшедшее очень спокойно (во всяком случае, внешне). Этим господам он объяснил, что со мной общается мало и в мои проблемы не вникает, а мне сказал лишь, что, дескать, “ты все-таки разберись, что к чему”…
Я, естественно, немедленно позвонил по телефону, который оставили эти господа, и выяснил, что одним из них был бывший замдиректора департамента безопасности Рокобанка, который после отстранения бывшего руководства работал на временную администрацию.
Я с этим отставным полковником был знаком с банковских времен, и наш телефонный разговор начался с моего злобного напоминания, что если теперь что-то со мной, не дай Бог, случится, то виноват будет он, ибо “засветился” перед свидетелями. Он корректно извинился и сказал, что в моей анкете сотрудника банка был только адрес прописки (а прописан я был в квартире отца), поэтому он туда и приехал.
На следующий день мы с этим господином встретились, и я узнал “любопытные” вещи.
В 1996–97 годах шла работа по крупному контракту на импорт мясопродуктов, под который через “Рокопродукт” (мою первую фирму при Рокобанке) была выставлена банковская гарантия. Деньги за корабельную партию товара в соответствии с работавшими тогда финансовыми схемами поступили от покупателя, как и обычно, на корреспондентский счет Рокобанка, но по неизвестным причинам банковской бухгалтерией проведены не были. Характерно, что в 1997 году “по горячим следам” я об этом ничего не знал (проблема была сугубо внутрибанковской), а тут вдруг “всплыло”.
На мой резонный вопрос, при чем тут моя старая фирма, а тем более лично я, “безопасник” объяснил, что эти деньги в итоге оказались отражены в банковской бухгалтерии как долг фирмы “Рокопродукт”, через которую была выставлена банковская гарантия и директором которой я в 1997 году являлся. Бухгалтеры, не мудрствуя лукаво, “повесили” на того, кто поближе...
Я, к счастью, нашел документы, подтверждавшие то, что все необходимые платежи покупателем были сделаны, и показал их “безопаснику”. Тот пообещал разобраться и, действительно, довольно долгое время все было тихо. К сожалению, эта тишина успокоила и меня, а поскольку у меня уже было множество дел, связанных с искусством, то я благополучно об этом забыл.
И напрасно. По всей видимости, “безопасник” не стал ни в чем разбираться (он вскоре тоже уволился из банка), и этот “долг” так и остался в ведомостях. А чуть позже временная администрация “скопом” выиграла в арбитраже все дела, и в том числе, как выяснилось, против фирмы “Рокопродукт”, которой прислали повестку в суд по формальному юридическому адресу (пока фирма работала, почта с этого адреса пересылалась по адресу фактическому, но «мертвой» фирме это не было нужно). Так что я никаких уведомлений не получил и защититься в суде никак не мог.
И когда в середине 1999 года мне рассказали, что банк в рамках процедуры банкротства выставил на биржу среди ряда других долгов и долг фирмы “Рокопродукт”, я был весьма удивлен. Впрочем, удивлен – не совсем то слово. Это было по-настоящему опасно.
“Долг”, подтвержденный арбитражным судом, означал, что рано или поздно он перейдет от банка-банкрота к каким-то новым людям, и они начнут пытаться его вернуть (или хотя бы “списать”) всеми возможными способами, не сильно разбираясь, откуда он взялся. Есть исполнительный лист на фирму “Рокопродукт”, есть ее директор на момент возникновения “долга” (1997 год), – и все, чего еще надо?
А огромный размер этого “долга” означал, что каким бы я новым видом бизнеса ни занялся, мне лично его никогда было бы не покрыть. Можете себе представить объем платежа за корабельную партию мясопродуктов!
Значит, при наихудшем развитии событий ситуация становилась непредсказуемой.
При любой “цивилизованной разборке” (трудносовместимые понятия, но все же) ко мне никаких претензий не было бы. Но прежде чем дело могло дойти до каких-либо “разборок”, я вполне мог оказаться крайне нежелательным человеком, той самой “серединой”, которую “убрать” – будет на кого и “долг” повесить, и все вопросы решатся сами собой.
А пример у меня был перед глазами – Тетерин, президент Рокобанка. Он умер в начале 1999 года (официальный диагноз не знаю, но, скорее всего, цирроз печени), тут же против него возбудили уголовное дело и немедленно закрыли “за смертью обвиняемого”.
Дабы ситуация не казалась столь мрачной, скажу, что Тетерину вряд ли кто-то “помог” умереть – в последние годы он, действительно, был очень плох. Да и вообще, “убирать” физически на самом деле необязательно: достаточно вынудить “пуститься в бега”, и результат будет тот же самый.
Но я привык рассчитывать на любые случаи, вплоть до самого худшего. Тем не менее, реальный выход у меня был всего один: дождаться “наезда” (а в том, что он рано или поздно произойдет, я не сомневался – уж очень велик был мой опыт в этой области), показать те или иные документы и попробовать решить дело по возможности мирно.
Хотя что значит “мирно”: раз деньги поступили на корреспондентский счет банка, но не прошли по банковской бухгалтерии, значит, виноват кто-то из банкиров, а кто конкретно? Президент? Главный бухгалтер? Директор того или иного департамента? Кто-то из мелких клерков? Был ли там злой умысел или просто ошибка бухгалтерского учета? А прошло с тех пор два года…
Не проще ли было, опять же, “убрать” г-на Заграевского и свалить все на него, чем разгребать невообразимые горы финансовой документации по многочисленным корреспондентским счетам некогда одного из крупнейших российских банков? Кому-то, конечно, нет, а кому-то могло оказаться и проще. Все зависело от того, кто “придет”. Оставалось только ждать.
XIV
Так и получилось, что почти весь 1999 год я находился под “дамокловым мечом”. Для меня это означало уже не теоретическое, а практическое ощущение непрерывного “цейтнота” и реальную необходимость все делать быстро и насыщенно.
Возможно, отсюда и невообразимое количество (то ли семь, то ли восемь) моих персональных выставок в 1999 году, и бурное начало деятельности на “общественном поприще” (в качестве председателя Профессионального союза художников и учредителя справочника «Единый художественный рейтинг»), и начало работы над пока еще не изданной книгой по истории древнерусской архитектуры…
Я спешил, очень спешил. Мне было важно заложить такую “базу”, чтобы она работала независимо от того, что случится лично со мной.
Если Бог позволит, я еще напишу о своей жизни в мире искусства и искусствоведения. Пока еще я не ощущаю того расстояния, которое бы позволило мне это сделать. Естественно – ситуация не устоялась, сегодняшние друзья завтра могут стать недругами, недоброжелатели – друзьями… К тому же людей, с которыми общаешься, узнаешь все лучше и лучше и, соответственно, с каждым днем воспринимаешь их по-новому.
Короче, сейчас о моей жизни в искусстве писать рано.
Скажу лишь, что мой живописный стиль очень мало изменился с 1992 года (а по большому счету, и с детских лет). Я за годы, проведенные в бизнесе, научился отделять искусство от неприглядных жизненных реалий, и на мои ярко-радостные картины не могли повлиять никакие неудачи, интриги и неприятности.
К последним я привык. Привык я и к постоянному риску. Поэтому не могу сказать, что “дамоклов меч” в виде “долга” фирмы “Рокопродукт” так уж сильно давил на подсознание, – и не такое приходилось переживать, к тому же по любым “понятиям” я все-таки был прав.
И действительно, в итоге все это закончилось спокойно и во всех смыслах бескровно. Новыми владельцами “долга” оказались абсолютно адекватные “коммерсанты-силовики“ (то есть команда, в которую входили и те, и другие), “разгребавшие” кредитный портфель Рокобанка и осенью 1999 года добравшиеся, наконец, и до “Рокопродукта”.
Мы с ними встретились, переговорили, я показал необходимые документы, и мы подписали соглашение об отсутствии взаимных претензий. Почему они так легко на это пошли – у них было море других проблем, они не были заинтересованы в конфликте с прошлым руководством Рокобанка (во всяком случае, по поводу несуществующих долгов и сомнительных банковских бухгалтерских проводок), к тому же я им помог “решить вопросы” по одному кредиту, в курсе которого в свое время был.
Все это происходило в течение месяца – двух, имело характер вполне мирный (во всяком случае, по меркам российского бизнеса) и завершилось почти в канун “Миллениума” – Нового 2000 года. Примерно тогда же я “переехал” из совместного с Марком офиса на Тишинке в художественную студию на Шаболовке. Так и получилось, что вместе с ХХ веком закончилось мое “хождение в бизнес”…
Не удивляется ли читатель, прочитавший в аннотации к этой книге про то, что я являюсь не только художником, но и философом-богословом, что про богословие я пока что не сказал ни слова, за исключением рассказа про общение с Русской православной церковью по поводу таможенных льгот?
Наверное, читатель резонно заметит, что богословие – наука непростая, на ее изучение требуются годы, а тут повествование уже почти заканчивается – и никакого “научного подхода”. Ясно, что за годы бизнеса вполне можно было “задуматься о душе”, но вряд ли г-н Заграевский ночами корпел над теологическими трудами, а с утра надевал галстук и ехал в офис…
И читатель будет абсолютно прав. Если я в 1993–98 годах и отвлекался от бизнеса, то исключительно на рисование, и ночами иногда писал картины. Впрочем, обычно я занимался живописью в праздники и выходные. Например, серию “Двенадцать месяцев”, написанную в первой половине 1998 года, я до сих пор считаю вершиной своего творчества…
Но было одно “но” – смею напомнить, что в начале девяностых я занимался экстрасенсорикой. А как я от Карлоса Кастанеды пришел к Иисусу Христу – читайте в последней главе.
Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.
Любое воспроизведение без ссылки на автора и сайт запрещено.
© С.В.Заграевский
ГЛАВА 6: ЛЕНИН, ПАРТИЯ, КОМСОМОЛ